Корабль и другие истории

А на то, драгоценный мой, милый,
я опять отвечу — нет тебя лучше,
на всем свете тебя лучше нету;
что мне все богачи и красавцы
и весельчаки да удачники мира,
баловни судьбы-потатчицы глупой;
знал бы, как без тебя скучаю!
Ничто мне не мило, все приелось.
Даже новая пелеринка и все кадо оптом.
Хотя презенты твои и подаренья
передо мной разложены на столах и стульях,
и без устали ими любуюсь,
потому как из твоих рук получила.
Что за чудо брошечка! каковы на ней незабудки!
и в сто раз большее чудо,
потому как для меня ты

ее выбрал.

Он особой жалостью к себе проникся,

когда слово «выбрал» вывел рондо.
Он отер слезу; управившись с волненьем,
управился он и с текстом
                            и дописал округло:
Приезжай скорей! С любовью нерушимой
                           твоя
                                 Настасьюшка

Но до чего они были в девятнадцатом веке прекрасны!

Не то что наши бедняжки, судомойки, лахудры
                                                 с капроновой гривой.
У этих красавиц были
истомленные тайной (ведь не дурной же) болезнью
запавшие очи; может, чахотка?
губки их были трагически сжаты, синяки под глазами;
носики — при пухлости и алости щечек — слегка заострились.
С неусыпной странной тревогой
игрушечки эти глядели прямо перед собою
в необозримое будущее, куда, конечно,
все живое спиной повернулось в суете своей теплой.
У ней туфельки одной недоставало. Он сам шил ей наряды.
Ездил выбирать материю на капотик. «Мне бы фиалок
ледериновых да бархату лионского Настасьюшке на шляпку.
Настасьюшка любит, чтобы все интонировано было,
в полной гармонии по цвету». И все гадали —
кто же эта Настасьюшка такая?
в юности прижитая дочурка
от несовершеннолетней маменьки, полной страсти?
пассия тайная? крепостная актерка?
маленькая содержаночка, за закрытой дверью
лупцующая по мордасам своего господина?
«Я его чуть на дуэль не вызвал. Его Сюзетка
у моей Анастасии цепочку перекупила его руками».
Безответная фарфоровая адресатка в сафьяновой черевичке
с буклями и кружевцами.
Беззаветно любимая, слепая, глухая, немая
неизменная слушательница из молчальниц неутомимых.
Карликовая невеста с ямочками помещицы старосветской,
во всех отношениях приятна.
                                       Как тут не воскликнуть:
бедные люди!.. несчастные люди… счастливые куклы!
Не обречен ли тот, кому не к кому обратиться?
Дуэт и диалог — вот оно, счастье.
Панночка моя, Ганночка моя, серденько мое! — не бьется.
Ни звука в ответ, ни улыбки.
Куколка моя, маменькино благословение с детства!
обрати на меня поддельные очи твои, кивни головой точеной,
                                                 лялька, обманка.
Где же ты, детство, где то солнце,
где та трава, где юность, которой не было вовсе?
где нещечко мое, которому откуда бы взяться?
Не дает ответа.
Ибо кукла огромна,
а взмолившийся человечек мал и жалок.
— Верни мне письма мои! —
Бедная душа моя, крошечка-хаврошечка, малышка,
живая душа среди мертвых пред неживою.

И он затопил печь.

«Все твои письма сожгу, все свои письма,
чтобы никто не читал меня как книгу,
чтобы не знал про меня первый встречный,
чтобы моих тайн мир холодный не ведал.
Все предам огню, каждую букву,
весь этот диалог страны двуречья,
пусть вопросы горят и горят ответы,
и с дымом в воздух пустой летят, немы.
Жертву ли приношу в духе древних?
адовой муки стоит страстное слово.
Прежде письмо согревало сердце мечтами,
нынче согреет руки жаром пепла и праха!»