Корабль и другие истории

Милый Николинька! что ж ты старуху с косой
и черепа на полях да кладбища рисуешь.
И (неразборчиво) и (непонятно) стезей
странные сны с подозреньями мне адресуешь.
Мало ли что и приснится! ведь сонники врут,
мысли проходят и самые чувства стареют.
Что до врагов твоих — все они точно умрут,
я им желаю в аду очутиться скорее.
Солнце мое, не тебе же меня ревновать,
и не тебе целовать мои бедные ручки,
да и к тому же побуквенно их целовать,
так безнадежно давно пребывая в отлучке.
Мне вот недавно ты снился в испанском плаще
и у фонтана с какой-то задрипанной донной,
еле тебя я узнала в заезжем хлыще
в полуобъятьях с сомлевшею дурой влюбленной.
Но ни тебя упрекать, ни себя и ни сон
я не хочу. Я давно от упреков устала.
Или еще: за столом на тринадцать персон
ты в одиночестве пьешь. И, подняв покрывало,
гурия входит восточная, чистый балет,
прямо театр, и такая тоска как проснешься.
Все эти странствия южные — северный бред.
Знай: тебе мало не будет, когда ты вернешься!

ПИСЬМО 27-е

Дорогая моя! (Тут он вымарал несколько строк.)
Вот представь и пейзаж с колоннадой и белой стеною.
Я хотел объяснить (неразборчиво) но и не смог.
Я тебе обо всем напишу, мое солнце земное.
Ниоткуда и ни от кого не видал я такой теплоты,
столько радости, как от тебя, мое серденько, свет мой закатный,
безобидчивый ангел мой кроткий (пустые листы)
и ни слова дурного, ни слова попрека (чернильные пятна).
Ни опекой полуматеринской ты не донимала меня,
не томила меня нераскаянной темною страстью,
ни единого взгляда другому — знать, тем и взяла,
не корила меня даже мною душа моя Настя.
И ни дурость моя бесконечная, ни неумение жить,
ни юродство мое как духовное рубище в рубчик
тебя не оттолкнули, моя путеводная нить,
мой бубенчик, кувшинчик, пироженка, милый голубчик,
моя лялечка…

ПИСЬМО 29-е