Корабль отплывает в полночь

Он пронзительно свистнул два раза.

Прошло время. Роби свистнул опять. Окна горели и ревели.

– Роби, уведи меня отсюда! – взмолилась девочка и запрыгнула на небольшую ступеньку в юбке Роби.

– Дай мне десятицентовик, – потребовал Роби.

Девочка нашарила в кармане монету и сунула ему в клешню.

– Ты весишь, – объявил Роби, – ровно пятьдесят четыре с половиной фунта.

– Кто-нибудь видел мою дочь?! – раздался неподалеку женский крик. – Я оставила ее смотреть на робота, а сама вошла внутрь… Рита!

– Роби мне помог, – рассказала девочка чуть погодя. – Он догадался, что я потерялась. Даже полицию вызвал, но та не приехала. А еще он меня взвесил. Правда, Роби?

Но Роби уже предлагал газировку появившимся из-за угла спасателям в жаропрочных скафандрах, куда больше похожих на роботов, чем он сам.

Великий исход [20]

Не знаю, как меня занесло в это безумное место: обычная ракета, искривление пространства, завихрение времени… Может быть, я даже пришел пешком, судя по тому, каким разбитым себя чувствовал. Моя память отказала. Когда я очнулся, вокруг были только пустыня и низкое серое небо, давившее на меня, словно потолок гигантской комнаты. Только пустыня… и Великий исход. И этого было достаточно, чтобы я перестал держаться за воспоминания и бросил быстрый взгляд на свои брюки, проверяя, человек я или нет.

Эти… ну да, эти животные шаркали по четверо в ряд; неровная полоса вела из ниоткуда в никуда, мимо моей каменной норы. Куда бы они ни направлялись, совершенно очевидно, что их собрали со всех мест и, возможно, со всех времен. Большие и маленькие, детеныши и просто мелюзга. Некоторые шли на двух ногах, большинство – на шести или восьми, прочие ползли, катились, текли, порхали и прыгали; а насчет тех, что летели низко над землей, я никак не мог понять, зверята это или ребята. Одни были покрыты чешуей, другие – перьями, третьи – ярким панцирем, как у жуков, четвертые – причудливо раскрашенной шкурой, как у зебр. Довольно многие носили прозрачные костюмы, заполненные воздухом или другим газом, водой или другой жидкостью, хотя у кого-то костюм был скроен под десятки щупалец, а у кого-то – под полное отсутствие ног. И будь я проклят, если это шарканье – попробую описать все разнообразие их движений одним словом – не напоминало скорее танец, чем походный шаг.

Они слишком различались между собой, чтобы быть армией, но и на беженцев тоже не походили – беженцы не стали бы танцевать, играть музыку и петь. Удивительные пляски многоногих существ, удивительная музыка и пение – с такими странными инструментами и голосами, что я совсем не различал их. Весь этот бардак-кавардак наводил на мысль о бегстве от ужасной напасти к некоему спасительному ковчегу, но во всем этом не чувствовалось паники… да и стремления к важной цели тоже. Они просто весело шаркали мимо меня. А если шествие было цирковым, как мог бы подумать кто-нибудь, глядя на животных в причудливых нарядах, куда подевались хозяин цирка, охранники и все зрители, кроме меня?

Наверно, мне стоило держаться подальше от этой орды чудовищ, но я почему-то не испугался, а высунулся из-за скалы, откуда наблюдал за ними, в последний раз огляделся вокруг, выискивая следы ног, или ракетного двигателя, или временно́й петли, или другого знака, способного подсказать, как я здесь очутился, – а потом пожал плечами и спустился к чудищам.

Они не остановились, не убежали, не открыли стрельбу, не рванулись ко мне, чтобы взять меня в плен или отконвоировать куда-нибудь, и продолжали шаркать, не сбиваясь с ритма, но тысячи холодных глаз повернулись ко мне с верхушек переплетенных стеблей или из глубин костяных впадин; когда я подошел ближе, темное существо, похожее на слетевшее с оси колесо с зелеными глазами на неподвижной ступице, покатилось немного быстрее, а опаловый осьминог в аккуратном костюме, заполненном водой, отодвинулся в сторону, освобождая мне место.

Затем до меня дошло, что я так же беспечно шаркаю вместе со всеми, удивляясь тому, как катящееся колесо умудряется не опрокинуться, как осьминог переставляет сразу по три щупальца и как все эти разные виды движения можно настроить на единый лад, словно инструменты в оркестре. Вокруг меня то поднимались, то опадали неразборчивые голоса на непонятных мне языках, переливались радугой разноцветные пятна, которые тоже могли быть языком для глаз… а осьминог в водяном костюме время от времени напоминал взбиваемый коктейль.