Корабль отплывает в полночь

Патрик сделал все за нее: высвободил руку Эффи и быстро отступил в сторону. Потом с язвительной усмешкой крутнулся, подобравшись к супружеской паре, и начал было говорить, но потом с отвращением взглянул на стрекочущий счетчик Гейгера, зажатый между его пальцами.

– Мы уже наслушались этой трескотни? – поинтересовался он и, не дожидаясь ответа, положил счетчик на стол, куда прыгнул ведомый любопытством кот. Щелчки снова начали учащаться, становясь все громче. Эффи бросилась к прибору, отключила его и метнулась обратно.

– Вот-вот, – проговорил Патрик, вновь с леденящей кровь улыбкой. – Правильно делаете, что трясетесь, я же сама смерть. И могу вас убить даже в посмертии, как змея. – В его голосе появились интонации ярмарочного зазывалы. – Да, я уродец, как глубокомысленно заметил этот господин. Так сказал и врач, которому хватило духу поговорить со мной с минуту, перед тем как вышвырнуть вон. Он не смог объяснить мне почему, но по какой-то причине пыль меня не убивает. Потому-то я, видите ли, и уродец, как те, кто глотал гвозди, ходил по горящим углям, травился мышьяком и протыкал себя спицами. Подходите, не стесняйтесь, дамы и господа, – но не слишком близко! – и поглядите на человека, которому не страшна пыль. Современное дитя Рапачини[18]: его объятие несет смерть! А сейчас, – закончил он, тяжело дыша, – я свалю отсюда подобру-поздорову, а вы сидите в своей треклятой свинцовой норе.

Он направился к окну. Хэнк не отводил от мужчины подрагивающего пистолета.

– Подожди! – с отчаянием окликнула Эффи Патрика. Тот послушался, и она, запинаясь, продолжила: – Когда мы были вместе, ты не вел себя так, словно…

– Когда мы были вместе, я хотел того, чего хотел, – ощерился он на женщину. – Ты же не думаешь, что я гребаный святоша, а?

– А как же вся та красота, о которой ты мне рассказывал?

– А это, – безжалостно ответил он, – всего лишь сказочка, на которую, как я обнаружил, хорошо ведутся дамочки. Все как одна такие скучающие, такие истосковавшиеся по красоте. Обычно они говорят так.

– Даже сад? – произнесла она едва слышно сквозь душившие ее рыдания.

Патрик взглянул на женщину, и его лицо, пожалуй, смягчилось – самую малость.

– Мир за окном, – безразлично сказал он, – будет чуток похуже, чем вы можете себе вообразить. – Он постучал себя по виску. – Весь сад у меня здесь.

– Ты убил ее! – рыдала Эффи. – Убил ее во мне! Вы оба убили все, что красиво. Но ты хуже его! – крикнула она, обращаясь к Патрику. – Потому что он убил красоту всего раз, а ты воскресил ее только для того, чтобы убить снова! О, это выше моих сил! Я не вынесу этого!

И женщина разразилась воплем.

Патрик шагнул было к ней, но она неожиданно замолкла и с безумными глазами метнулась к окну.

– Ты наврал! – воскликнула она. – Сад там! Я знаю, что он там! Но ты не хочешь, чтобы другие приходили в него.

– Да нет же, Эвфемия, нет! – взволнованно запротестовал Патрик. – Поверь мне, там сущий ад. Я бы не стал тебе врать!

– Не стал бы мне врать! – передразнила она. – И ты тоже струсил?

Неожиданным рывком она открыла окно и стояла теперь перед пустым зеленоватым прямоугольником темноты: казалось, та вжимается в комнату, точно пугающая, тяжелая, подталкиваемая ветром штора.

Хэнк испустил потрясенный, умоляющий крик:

– Эффи!

Но она не обратила на него внимания.

– Не могу больше сидеть здесь, в четырех стенах, – сказала она. – И не буду – теперь, когда я все знаю. Отправлюсь в сад.

Оба мужчины бросились к ней, но опоздали. Женщина легко запрыгнула на подоконник, и когда Хэнк с Патриком подлетели к нему, из темноты уже доносился звук быстрых удаляющихся шагов.

– Эффи, вернись! Вернись! – истошно кричал вслед ей Хэнк, забыв о том, что надо держаться на расстоянии от стоящего рядом мужчины и целиться в него. – Я люблю тебя, Эффи! Вернись!

К нему присоединился Патрик:

– Эвфемия, возвращайся! Если вернешься сейчас же, с тобой ничего не случится. Возвращайся домой!

Никакого ответа.

Оба мужчины во все глаза всматривались в зеленоватую муть, еле различая неясную фигуру в полуквартале от них: туда, в почти черное ущелье мрачной, занесенной пылью улицы, едва проникал зеленоватый свет луны. Им показалось, будто фигура зачерпывает что-то с асфальта и сыплет себе на руки и на грудь.

– Выбирайся, мужик, и приведи ее! – поторопил хозяина Патрик. – Если за ней пойду я, то предупреждаю, что не верну ее. Она говорила вроде, что держалась против пыли лучше других, так вот, мне этого достаточно.

Но Хэнк, прикованный к месту горьким опытом и чем-то еще, был не в состоянии пошевелиться.

А потом с улицы донесся тихий призрачный голос, который произнес нараспев: «И может вред мне принести огонь, вода иль груз Земли. Но пыль мне друг».

Патрик снова бросил взгляд на Хэнка. Потом без единого слова перемахнул через подоконник и убежал прочь.

Хэнк так и стоял на одном месте. Через полминуты он вспомнил, что на вдохе надо закрывать рот. Наконец он убедился, что улица пуста, и начал закрывать окно, но тут послышалось тихое «мяу».