Корабль отплывает в полночь

– Ну вот и порядок, Эми. Следующий шаг – воссоединение с пятью сестренками. О, да твой секретный ящичек не заперт… Ты был уверен, что я о нем не знаю, правда? Вряд ли нам понадобится музыка – призраки помнят мое прикосновение, оно заставит их проснуться и засветиться.

Эвелин умолкла. Спустя несколько минут я заметил сияние над столом, поначалу очень слабое, как мигание тусклой звездочки на периферии зрения – то ли есть она, то ли ее нет. Или как озерцо, освещенное только созвездиями, проглядывающее в густом лесу. Или как эти пляшущие точки-огоньки, которые видишь даже в абсолютной темноте и которые означают лишь, что неуемная сетчатка и оптический нерв обманули тебя на миг, внушив, будто показывают нечто реальное.

Но вскоре сияние приобрело форму, хоть и осталось на зыбкой границе видимости. Оно перемещалось, выползало из фокуса моего зрения, поскольку у меня не было никакого ориентира, чтобы зафиксировать взгляд.

Сияние представляло собой неясную полоску, дважды согнувшуюся под прямым углом: верхняя сторона получившегося прямоугольника длиннее боковых, а нижняя отсутствует. У меня на глазах он стал чуть четче, и я понял, что у полосок ярче светятся внутренние кромки, то есть обращенные к прямоугольнику полной черноты; внешние же кромки тусклы до невидимости. Продолжая наблюдать, я отметил, что два угла скруглены, а верхнюю сторону венчает другой прямоугольник, меньшего размера, – как клапан у конверта.

Этот «клапан» подсказал, что я смотрю на папку, слабо подсвеченную изнутри.

Верхняя полоса стала черной посередине – в папку погрузилась рука – и засветилась вновь: рука вынырнула. Потом из папки, будто влекомое невидимыми пальцами, выплыло нечто столь же тусклое, как эти ленты света.

Оно имело форму женского тела, только искаженную, постоянно меняющуюся. У головы, рук, верхней части туловища более человеческие пропорции, чем у нижней части торса и ног, похожие на колышущиеся занавески или длинную юбку из просвечивающей ткани. Силуэт был очень тусклым, и, как я ни моргал, ярче он не становился.

Как будто кто-то вырезал женскую фигуру из тончайшего чулочного шелка, и покрасил ее фосфором, и увенчал иллюзией тусклых серебряных волос. Но это было нечто большее. Хоть силуэт и приобретал в воздухе изящные очертания, какие может приобрести платье, если женщина встряхнет его, прежде чем надеть, казалось, он живет собственной трепетной жизнью.

И при всей своей искаженности эта фигура, то взмывавшая по дуге к потолку, то нырявшая к полу, была соблазнительно прекрасной, с узнаваемым лицом Эви Кордью.

Вдруг она изменила направление полета – так взлетает полупрозрачная ночная рубашка, прежде чем заскользить вниз по женскому телу.

И я увидел, что под этой «рубашкой» действительно стоит женщина – и надевает ее себе на голову. Лишь отраженное сияние призрака, в которого она облачалась, позволило мне различить ее тело.

Женщина изгибалась, крутила бедрами, наклоняла вперед и откидывала назад голову, как будто надевала платье в обтяжку. И текучее, сияющее нечто действительно облекло ее тело, вмиг обретя правильные контуры и пропорции.

Когда женщина и ее призрак соединились, сияние на миг усилилось и я ясно увидел Эви Кордью, чья кожа зажглась собственным светом: длинные изящные лодыжки, амфорные изгибы бедер и талии, дерзкие груди – их рисовало мое воображение, когда я разглядывал ее в бикини на фотографиях, разве что ареолы оказались покрупнее.

Все это было открыто моему взору лишь краткий миг, а потом призрачный свет угас, как гаснет белая искра, и комната снова погрузилась во мрак.

И в этом мраке зазвучал напевный голос:

– Ах, Эми, это похоже на шелк – чулок из нежного шелка на всем теле. Помнишь, когда ты начал отделять? В мой первый успешный год – я наконец получила признание и семилетний контракт. Я была на седьмом небе от счастья и готовилась покорить мир, и тут вдруг начались эти ужасные головокружения, и я пришла к тебе. И ты меня исцелил – отобрав все мое везение. Ты говорил, что будет немного похоже на сдачу крови, – так и вышло. Это был мой первый призрак, Эми. Всего лишь первый.

Мои глаза, быстро оправившиеся от яркой вспышки, которой сопровождалось воссоединение призрака с его хозяйкой, снова различали три мерцающие кромки папки. И опять из нее воспарила неистово сотрясающаяся женщина с прозрачными лентами. У нее тоже было лицо Эви, но постоянно меняющееся: глаз то с апельсин, то с горошину, губы кривятся в невероятных улыбках и гримасах, лоб то сжимается до размеров булавочной головки, то расширяется, как у больного монголизмом. Так искажается лицо в окне, когда снаружи темно и хлещет ливень. Вот оно легло на лицо настоящей Эвелин, и какой-то миг они не сливались, существовали параллельно, как лица близнецов в таком окне. А потом будто губка прошлась по стеклу, и осталось одно лицо, яркое и четкое, и, прежде чем свет померк, я увидел, как изо рта вынырнул кончик языка и облизнул губы.

И услышал голос: