Корабль отплывает в полночь

– Удивлены, Карр? С чего бы? – Слайкер снова принял вид любезного школьного учителя: сидел и легонько помахивал ножницами, как линейкой. – Неброские обтекаемые формы и дистанционное управление – главные черты нашей эпохи, и в первую очередь это относится к медицинской мебели. Кнопочки на моем столе могут еще и не то. Например, высунуть иглу шприца – да, негигиенично, но ведь и роль микробов сильно преувеличена. Или выдвинуть электроды шокера. Видите ли, в моем деле очень важна надежная фиксация. У человека в глубоком медиумическом трансе могут начаться конвульсии такой же силы, как при электрошоке, особенно когда отделяешь призрака. А я иногда и электрошок применяю, как самый заурядный мозгоправ. Кроме того, внезапный прочный захват прекрасно стимулирует подсознание, и нередко всплывают тщательно скрываемые трудными пациентами факты. Вы удивитесь, Карр, если я опишу ситуации, в которых был вынужден применить эти фиксаторы. Сейчас с их помощью я подтолкнул вас к пониманию того, насколько вы опасны. Ведь вы только что продемонстрировали готовность к физическим действиям против меня. Я этого, признаться, ждал и поэтому нажал кнопку. Теперь мы можем в спокойной обстановке разобраться с проблемой Джеффа Грейна… и вашей проблемой. Но прежде я должен выполнить данное вам обещание и показать одного из призраков Эвелин Кордью. Много времени это не займет, однако придется выключить свет.

– Доктор Слайкер, – заговорил я ровным, насколько мне это удалось, голосом, – я…

– Замолчите! Активация призрака для осмотра – дело небезопасное. Тут крайне важна тишина, хотя придется включить – очень ненадолго и на малой громкости – музыку Чайковского, которую вы уже слышали нынче вечером. – Он несколько секунд возился с аппаратурой. – Отчасти по этой причине нужно убрать все остальные папки и четырех призраков Эви, которые нам не понадобятся, и запереть стол. Иначе могут возникнуть осложнения.

Я решил попробовать еще раз:

– Прежде чем вы продолжите, доктор Слайкер, я бы хотел объяснить…

Он ничего не сказал, но снова протянул руку над столом. Я уловил краем глаза стремительное движение, а в следующий миг что-то прильнуло к моему лицу; мягкое, сухое и слегка сморщенное, оно накрыло рот и нос, почти касаясь нижних век. Я ахнул и ощутил, как кляп проникает в ротовую полость, а через него совсем не проникает воздух. Это, конечно, напугало меня – даже не до полусмерти, а на семь восьмых ее, – и я замер. Потом осмелился очень медленно вдохнуть, и немного живительной прохлады проникло в раскаленные легкие. Я чувствовал себя так, будто не дышал неделю.

Слайкер с ухмылкой пояснил:

– Я никогда не приказываю молчать дважды, Карр. Клапанный пластик – еще одно изобретение Анри Артуа. Этот кляп состоит из миллиона крохотных клапанов. Пока дышите слабо – очень-очень слабо, Карр, – они пропускают достаточно воздуха, но начнете пыхтеть или попытаетесь кричать, и клапаны закроются. Чудесное успокоительное средство. Возьмите себя в руки, Карр. От этого зависит ваша жизнь.

Я никогда в жизни не испытывал такой абсолютной беспомощности. Обнаружил, что малейшее напряжение мышц, даже шевеление пальцем делает дыхание неровным настолько, что клапаны закрываются и мне грозит удушье. Я видел и слышал, что происходит, но не смел реагировать; я едва смел думать. Пришлось внушать себе, что бо́льшая часть моего тела отсутствует (этому способствовал пластик-хамелеон) и только легкие работают с величайшей осторожностью.

Слайкер вернул папку Кордью в ящик, не закрыв его, и начал собирать остальные беспорядочно разложенные папки. В какой-то момент он снова прикоснулся к столу, и освещение погасло. Воцарилась кромешная темнота – я уже упоминал, что это место полностью изолировано от внешнего света.

– Не паникуйте, Карр, – донесся смешок Слайкера. – Да вы и сами уже наверняка поняли, что паниковать себе дороже. Мне темнота прибираться не мешает, работа ощупью – один из моих основных навыков, поскольку зрением и слухом я похвастаться не могу. А ваши глаза должны полностью приспособиться, если хотите что-то увидеть. Повторяю: не паникуйте, Карр, особенно при появлении призраков.

Вот уж чего я не ожидал, сидя в том чудовищном кресле (которое, похоже, и впрямь оказывало успокаивающее действие), так это того, что испытаю удовольствие, пусть и очень слабое, при мысли о том, что вскоре увижу некий тайный образ Эвелин Кордью, в какой-то степени реальный либо мастерски сымитированный. Но при этом, кажется, сильнее страха за собственную жизнь было холодное отвращение к тому, что все человеческие желания и побуждения Слайкер сводит к жажде власти, к явлению, чьи идеальные символы – это пленившее меня кресло, эта дверь – «линия Зигфрида», эти папки с настоящими или придуманными призраками.

Из самых тревожных мыслей, которые я напрасно пытался гнать, больше всего донимала мысль о том, что Слайкер сообщил о слабости двух своих важнейших чувств. Едва ли он признался бы в этом человеку, которому предстоит долгая жизнь.