Корнеты и звери (Славная школа)

Петербург того времени — а этому всего с небольшим тридцать лет — еще не знал ни одного автомобиля, и над всеми его просторами и пространствами властно царил только извозчик и собственные экипажи.

Существовал ресторан француза Мишеля на Исаакиевской площади — тайно допускавший наших юнкеров в свои кабинеты, и была гостиница «Angleterre» на Малой Морской, куда также попадали наши «школисты» на одну-другую бутылку благородного вина, распивавшегося с «приезжими родственниками» в общей зале.

Для этого существовал особый порядок.

Один из столиков в общей зале занимался солидным с виду и хорошо одетым господином в статском платье, заказывавшим шикарный обед с вином и всеми остальными «анерами».

Спустя некоторый срок приезжали два-три юнкера, радостно встречаемые этим солидным господином — и вслед за этим начиналось угощение, продолжавшееся очень долго.

Впечатление получалось такое, что из имения в провинции приехал в столицу какой-нибудь «дядюшка» и вызвал к себе в гостиницу из училища любимого юнкера племянника с лучшими его друзьями.

Все это устраивалось заботливым и любившим наших юнкеров хозяином «Angleterre».

Дядюшка был просто подставным лицом, получавшим в последствии соответствующее вознаграждение от самих же юнкеров, но необходимый декорум соблюдался, и никто из публики не мог бы усумниться в действительности и дядюшки и воспитанных его племянников, кушавших вокруг него за столом хороший обед и пивших тонкие французские вина.

Юнкера школы, подобно другим воспитанникам петербургских училищ и военно-учебных заведений то и дело приглашались на очередные сезонные балы то в одно, то в другое место — но первоклассными танцорами мы не считались.

Танцы и бальное ухаживание не были нашей областью.

На этом поприще подвизались другие — артиллеристы — михайловцы, артиллеристы — константиновцы, инженеры из Павловского замка у Летнего Сада, и, конечно, наша строгая антитеза — знаменитые представители российской пехоты, «Павлоны», т. е. юнкера Павловского Военного Училища.

Все они блистали своим умением танцевать и ухаживать на вечерах — и их несравнимо больше ценили, как таковых, петербургские бальные барышни.

Это была еще эпоха длинных кос, длинных платьев, воздушных шлейфов, эпоха кадрилей, котильонных орденов, венского вальса, па-де катра и па-де-патинера.

***

Лучшим балом считался бал морского корпуса — и, пожалуй, зал, в котором происходил этот бал — не имел по своей величине равных себе во всем Петербурге.

Не уступал балу моряков и бал Михайловцев-артиллеристов, назначавшийся, обыкновенно, на 8-е ноября.

Мы приглашались на все эти балы — танцевали с встречавшимися на них знакомыми по Петербургу барышнями — но своих сердец и душ этим встречам и балам не отдавали.

Кавалеристы в этом отношении держались как-то особняком.

Следует отметить, что разговоры о женщинах, ухаживаниях и любви — в нашей юнкерской жизни занимали очень незначительное место.

Они совсем не гармонировали с общим нашим тоном, каковым был культ коня, верховой езды и связанных со всем этим деталей.

За золото — купишь четыре жены
Конь же лихой — не имеет цены.

сказал наш Лермонтов —

Он и от вихря в степи не отстанет —
Он не изменит, он не обманет!

Будущий офицер конницы должен был воспитать себя так, чтобы самое большое место в его сердце было предоставлено любимой лошади, с которой он должен составлять одно целое.

Все остальные увлечения и страсти — второстепенны, малозначащи и не могли и не должны были надолго остановить на себе внимание лихого юнкера.

VI

Заслышав ласковое ржанье —

Желанных вороных коней —

Чье сердце, полное вниманья,

Вдруг не запрыгало сильней?

Лермонтов.

Лошади, на которых мы обучались езде сначала в манеже училища, а затем на военном поле Красносельского Авангардного лагеря — представляли собою полный состав боевого эскадрона и обслуживались целою командой специальных конюхов, в наше время вольнонаемных, во главе коих стоял сверхсрочный вахмистр Белявский.

Конюха, убиравшие наших коней, на нашем языке обыкновенно назывались «штатскими из манежа».

Они приводили конские смены на уроки езды, выжидали в предманежниках его окончания, ставили по приказанию офицера для нас барьеры и вновь уводили обратно в конюшни наших четвероногих друзей.

Друзья эти были разных мастей, самых разнообразных темпераментов и характеров, и носили, как и все лошади российской кавалерии, очень оригинальные ремонтные имена.

Как, вероятно, многим известно, российский конский ремонт, производившийся ежегодно, поставлял в полки в каждый срок лошадей с именами на одну букву алфавита, т. е. в 1880-м году, скажем, все лошади были на «А»: «Арбуз», «Альбатрос», «Альказар», «Арфа» и т. д., а в 1881-м — на «Б» — т. е. «Баян», «Бунчук», «Баядерка», «Балаклава»…

Имена назначались всюду ремонтерами прямо по словарю — благодаря чему получались веселые курьезы.