Корни

Кунта подумал о своих друзьях детства. Поначалу он удивился, но потом погрузился в глубокую печаль – он не мог вспомнить их имена. Их лица вставали перед ним – он вспоминал, как они выбегали за ворота Джуффуре, словно крикливые дрозды, чтобы проводить каждого странника, проходившего мимо деревни. Он вспоминал, как они палками кидались в мартышек, а те тут же отвечали им тем же, вспоминал, какие состязания они устраивали: кто быстрее съест шесть манго. Но как бы Кунта ни старался, он не мог вспомнить их имен, ни одного. Он видел, как его кафо собирается и сурово смотрит на него.

Кунта изо всех сил напрягал память – и в своей хижине, и в экипаже массы. И наконец имена стали возвращаться, одно за другим. Ситафа Силла – они с Кунтой были лучшими друзьями! И Калилу Контех – он по приказу кинтанго гонялся за птицей и поймал ее. Сефо Кела – он просил совет старейшин позволить ему дружбу-терийя с вдовой.

В памяти стали всплывать и лица старейшин, а вместе с ними и имена, которые казались давно забытыми. Кинтанго звали Силла Ба Дибба! Алимамо – Каджали Демба! Кунта вспомнил церемонию завершения третьего кафо, когда он читал Коран так хорошо, что Оморо и Бинта подарили арафангу жирную козу. Арафанга звали Брима Сезей! Эти мысли наполнили Кунту радостью – пока он не вспомнил, что старейшины наверняка уже умерли, а его товарищи по кафо, которых он помнил мальчишками, стали умудренными мужчинами в Джуффуре и он никогда их не увидит. Впервые за много лет Кунта рыдал всю ночь.

Через несколько дней в городе другой кучер сказал Кунте, что свободные черные на Севере создали Союз негров и выступают за массовое возвращение в Африку всех черных – и свободных, и рабов. Кунта пришел в возбуждение, хотя был уверен, что такого никогда не случится. Массы не только торговались за черных, но и стали платить за них больше, чем раньше. Хотя он знал, что Скрипач предпочел бы остаться рабом в Вирджинии, чем стать свободным в Африке, Кунте хотелось поговорить с ним об этом. Ведь Скрипач всегда знал все обо всем, что было связано со свободой.

Но почти два месяца Кунта не разговаривал со Скрипачом, Белл и садовником. Нет, он не стал любить их меньше, но в нем росло чувство отчуждения. Взошла следующая луна, и Кунта печально опустил в свою флягу очередной камешек. Он чувствовал себя невыразимо одиноким, словно отрезанным от мира.

Как-то, увидев Скрипача, Кунта неуверенно кивнул ему, но тот прошел мимо, словно не заметив его. Кунта пришел в ярость, но потом смутился. В тот же день он увидел старого садовника, но тот мгновенно повернулся и пошел в другом направлении. Кунте стало больно и горько. Его терзало чувство вины. В ту ночь он еще дольше расхаживал по своей хижине взад и вперед. На следующее утро, собравшись с духом, Кунта вышел на улицу и заковылял к последней хижине в ряду. Он постучал.

Дверь открылась.

– Что тебе нужно? – холодно спросил Скрипач.

Справившись со смущением, Кунта ответил:

– Просто проходил мимо.

Скрипач сплюнул ему под ноги:

– Послушай, ниггер, вот что я тебе скажу. Мы с Белл и стариком говорили о тебе. И решили, что не собираемся терпеть твое безразличие! – Он посмотрел прямо на Кунту: – Ты стал другим! Но ты не болен. И с тобой ничего не случилось.

Кунта стоял, глядя на свои ботинки. Через мгновение взгляд Скрипача смягчился, и он отступил в сторону.

– Раз уж ты здесь, входи. Но я обещаю тебе: еще хоть раз отвернешься от нас, мы не станем разговаривать с тобой, пока ты не станешь таким, как Мафусаил!

Проглотив свою ярость и чувство унижения, Кунта вошел и сел. Повисла бесконечная мучительная пауза. Скрипач явно не собирался говорить первым. Потом Кунта заставил себя заговорить о возвращении в Африку. Скрипач холодно заметил, что давно об этом знает, но скорее в аду пойдет снег, чем такое случится.

Увидев расстроенное лицо Кунты, Скрипач немного смягчился:

– Скажу тебе то, чего, уверен, ты не слышал. На Севере, в Нью-Йорке, создали общество по освобождению рабов. И открыли школу для свободных ниггеров, которые хотят научиться читать, писать и всякому другому.

Кунта испытал чувство огромного облегчения – Скрипач снова заговорил с ним. Он был так счастлив, что почти не слышал, что тот ему сказал. Через несколько минут Скрипач замолчал и с подозрением посмотрел на Кунту.

– Я сказал что-то смешное? – спросил он наконец.

– Что? – переспросил Кунта, погруженный в свои мысли.

– Я задал тебе вопрос – почти пять минут назад.

– Прости, я задумался…

– Что ж, значит, ты не умеешь слушать. Я покажу тебе, как это делается.

Скрипач сел и скрестил руки на груди.

– Ты не собираешься рассказывать дальше? – спросил Кунта.

– Я уже забыл, что говорил. А ты забыл, о чем думал?

– Это неважно. Я думал о всяких мелочах.

– Лучше рассказать о них, а не думать, чтобы твоя голова не разболелась – или моя.

– Я не могу говорить об этом.

– Ага! – оскорбленно воскликнул Скрипач. – Если так…

– Ты тут ни при чем. Это слишком личное.

Глаза Скрипача блеснули:

– Все дело в женщине, верно?