Корни

Пока дверь за массой не закрылась, Кунта стоял на месте, а потом бросил поводья мальчишке с конюшни и так быстро, как только позволяла его искалеченная нога, побежал за дом и через двор. Звуки становились все громче и громче. Он понял, что музыканта обступили черные – они притоптывали и прихлопывали в свете фонарей (Уоллеры разрешили рабам отметить праздник в своем кругу). Не обращая внимания на недовольные восклицания, Кунта пробрался в самый центр и увидел его: худощавый, седой, очень черный человек сидел на корточках на земле и отбивал ритм на своем «ква-ква», а рядом с ним расположились музыкант с мандолиной и двое с погремушками из костей. Черный поднял глаза и увидел Кунту. Взгляды их встретились, и они сразу же рванулись друг к другу. Когда они обнялись, другие черные загалдели, а потом стихли.

– Ас-саляму алейкум!

– Ва-алейкуму ас-салям!

Слова пришли сами собой, словно оба они и не покидали Африку. Кунта чуть отстранился от седого.

– Я никогда не видел тебя здесь прежде, – воскликнул он.

– Меня только что продали и привезли сюда с другой плантации, – ответил седой.

– Мой масса – сын твоего массы, – объяснил Кунта. – Я вожу его экипаж.

Черные вокруг них начали нетерпеливо переступать с ноги на ногу, ожидая продолжения музыки. Им явно не нравилась столь явная демонстрация африканской близости. Кунта и седой африканец знали, что нельзя испытывать терпения черных, а то кто-нибудь скажет об этом белым.

– Я вернусь! – пообещал Кунта.

– Ас-саляму алейкум! – ответил седой, снова усаживаясь на корточки.

Кунта постоял, пока музыка не зазвучала вновь, а потом резко развернулся, пробрался сквозь толпу и, опустив голову, подавленный и смущенный, побрел к экипажу массы Уоллера.

После этого Кунта постоянно думал о седом африканце. Из какого он племени? Он явно не мандинго. Он не похож на другие племена Гамбии, известные Кунте. Да и на большом каноэ таких не было. По седым волосам Кунта понял, что он гораздо старше его – может быть, ему столько же дождей, как сейчас Оморо. Как же они почувствовали, что оба – слуги Аллаха? Тот человек легко управлялся с речью тубобов, но не забыл и ислам. Наверное, он очень давно живет в землях белых людей, больше дождей, чем Кунта. Он сказал, что его недавно продали отцу массы Уоллера – где же он был все дожди до этого?

Кунта перебирал в памяти других африканцев, которых увидел за те три дождя, что был кучером – чаще всего в этот момент рядом был масса, и он не мог им даже кивнуть, не говоря уже о том, чтобы встретиться наедине. Среди них явно была пара мандинго. Чаще всего африканцы встречались ему, когда они по субботам проезжали мимо рынка рабов. Но после того, что случилось как-то утром полгода назад, Кунта решил никогда больше не ездить этой дорогой – конечно, если этого можно было избежать, не вызвав подозрений массы. В тот день он услышал жалобные крики молодой женщины из племени джола, закованной в цепи. Он повернулся, чтобы посмотреть, что случилось, и увидел, как она широко распахнутыми глазами смотрит прямо на него, умоляя о помощи. Охваченный горьким стыдом, Кунта стегнул лошадей, и они понеслись вперед так быстро, что массу отбросило на спинку сиденья. Собственный поступок поверг Кунту в ужас, но масса ничего не сказал.

Однажды Кунта встретился с африканским рабом в городе, когда ожидал массу в экипаже. Но языки их племен оказались совершенно разными, а на языке тубобов тот человек говорить еще не научился. Кунте казалось невероятным, что лишь после двадцати дождей в земле белых ему удалось встретить африканца, с которым он смог поговорить.

В следующие два месяца Кунте казалось, что масса посетил всех пациентов, родственников и друзей в пяти округах – но только не собственных родителей в Энфилде. Он уже подумывал попросить у массы подорожную, чего никогда не делал прежде. Однако ему пришлось бы отвечать на вопросы, куда он собирается пойти и зачем. Он мог бы сказать, что хочет повидаться с Лизой, кухаркой из Энфилда, но тогда масса мог бы подумать, что между ними что-то есть. Он сказал бы об этом родителям, а те непременно передали бы Лизе. Вряд ли это кончилось бы чем-то хорошим: Кунта знал, что Лиза давно положила на него глаз, но чувства эти не были взаимными. Так что подорожную Кунта просить не стал.

Ему так хотелось вернуться в Энфилд, что он начал срываться на Белл – раздражение его нарастало, потому что он не мог поделиться с ней. Ему было известно, что она не терпит всего африканского. Ему хотелось поделиться со Скрипачом и старым садовником, но в конце концов он решил, что хотя они никому и не скажут, но все же не смогут оценить всей важности встречи с человеком с родины после двадцати дождей.

Но как-то в воскресенье после обеда масса неожиданно велел ему закладывать экипаж. Он собрался в Энфилд. Кунта буквально подскочил на месте и стремглав выбежал из дома. Белл с изумлением смотрела ему вслед.

Когда он вошел на кухню в Энфилде, Лиза гремела своими кастрюлями. Он спросил, как она себя чувствует, и быстро добавил, что не голоден. Лиза посмотрела на него с симпатией.