Корни

Джордж промолчал. Они проезжали мимо большой плантации. Джордж увидел рабов, которые убирали сухие стебли кукурузы, готовя поле к вспашке для новых посадок.

Масса Ли не унимался:

– Мне противно думать, что ниггеры могут сделать с человеком, который всю жизнь трудился, чтобы чего-то добиться.

Какое-то время они ехали в молчании, но Джордж чувствовал, как нарастает гнев массы. В конце концов масса Ли взорвался:

– Парень, ты скажешь мне что-нибудь или нет?! Ты всю жизнь прожил на моей плантации и был сыт. Ты и понятия не имеешь, каково это – расти забитым и полуголодным с десятью братьями и сестрами, матерью и отцом в двух душных, сырых комнатах!

Подобное признание поразило Джорджа. Масса говорил с таким жаром, что было ясно – болезненные воспоминания не изгладились из его памяти.

– Я, парень, даже не помню свою мать без очередного младенца в животе. А отец жевал свой табак и пьянствовал, а потом ругался, что никто из нас не работает на его десяти каменистых акрах, за которые я и пятидесяти центов не дал бы, в полную силу. Зато он называл себя фермером! – Посмотрев на Джорджа, мистер Ли сердито спросил: – Хочешь знать, что изменило мою жизнь?

– Да, сэр.

– К нам приехал известный проповедник-целитель. Он поставил большой шатер, и все сбежались к нему. В первый вечер туда стеклись все, кто мог ходить – и даже те, кого пришлось нести. Потом люди говорили, что никогда еще не слышали столь зажигательной проповеди. В округе Касвелл никогда еще не случалось столь чудесных исцелений. Никогда не забуду, как сотни белых людей прыгали, визжали, кричали и свидетельствовали. Люди падали друг другу в объятия, стонали, извивались, подпрыгивали. Это было даже хуже, чем на молитвенных собраниях у ниггеров. Но среди всего этого бедлама меня поразило одно. – Масса Ли посмотрел на Джорджа: – Ты знаешь что-нибудь о Библии?

– Нет… Нет, сэр…

– Надеюсь, ты не думаешь, что я тоже ничего не знаю?! Я знаю! Это было из Псалтири. Потом я отметил это место в собственной Библии. Там говорится: «Я был молод и состарился, и не видал праведника оставленным и потомков его просящими хлеба».

Проповедник уехал, а его слова звучали в моей голове. Я вертел их и так и этак, стараясь понять, какой смысл они имеют для меня. Все в моей семье просили хлеба. У нас не было ничего – и нам ничего не светило. В конце концов я решил, что должен стать праведником. Я подумал, что если буду трудиться изо всех сил и жить праведно, то мне никогда не придется просить хлеба в старости. – Масса покосился на Джорджа.

– Да, сэр, – выдавил Цыпленок Джордж, не зная, что еще можно было бы сказать.

– И тогда я ушел из дома, – продолжал масса Ли. – Мне было одиннадцать лет. Я шел по дороге и спрашивал всех, нет ли какой работы. Я брался за все, даже за ниггерскую работу. Был оборванцем. Ел объедки. Берег каждый цент. И так продолжалось годами, пока наконец я не купил свои первые двадцать пять акров леса – и первого ниггера, Джорджа. В его честь я тебя и назвал.

Масса явно ожидал какой-то реакции.

– Дядюшка Помпей рассказывал мне о нем, – осторожно сказал Джордж.

– Да. Помпей появился позже – мой второй ниггер. Парень, ты слышишь, что я тебе говорю? Мы работали с этим Джорджем плечом к плечу, на износ – корчевали пни, вырубали кустарник, убирали камни, чтобы сделать первые посадки. Все было тщетно. Но потом Господь помог мне купить лотерейный билет за двадцать пять центов, и я выиграл своего первого бойцовского петуха. Парень, это лучшая птица из всех, что у меня были! Даже когда петух получал тяжелую рану, я встряхивал его, и он продолжал побеждать. Он победил больше петухов, чем любой другой!

Масса помолчал и заговорил снова:

– Сам не знаю, почему рассказываю тебе это. Но порой человеку просто нужно с кем-то поговорить.

Он снова замолчал.

– С женой толком не поговоришь. Похоже, как только женщине достается муж, который будет о ней заботиться, она тут же начинает болеть, отдыхать, жаловаться на что-то, требовать, чтобы ниггеры работали на нее. А еще она начинает пудриться так, что превращается в настоящее привидение.

Джордж ушам своим не верил. Но масса уже не мог остановиться:

– Или взять других, например мою семью. Я часто думал, почему никто из десяти моих братьев и сестер не боролся так же, как я. Они до сих пор прозябают и голодают точно так же, как в тот день, когда я ушел, – только теперь у них всех собственные семьи.