Корни и побеги (Изгой). Роман. Книга 1

Послышались шаги по железным ступеням и полу, и в купе вошёл Кравченко. Он всё ещё был без гимнастёрки, но уже в сапогах, пыльных и стоптанных на одну сторону. Вблизи хорошо стали видны на худом теле мальчишеские тонкие рёбра, обтянутые прозрачной болезненной кожицей, так и не поддавшейся солнечному жару. На лице его взгляду не за что было зацепиться. Мягкий, слегка выступающий, заострённый подбородок, чуть припухлые щёки, маленькие, глубоко посаженные карие глаза, причём один явно темнее другого, несколько длинноватый узкий нос, нависающий на верхнюю слегка приподнятую губу, оттопыренные прозрачные уши, - всё как-то слегка и чуть-чуть, ничего запоминающегося. Только голова, пожалуй, многовато вытянута от макушки к подбородку. Про таких в зрелые годы говорят: у него лицо похоже на ослиную морду. Пока она у Кравченко только угадывалась, виделось, что не миновать ему этой приметы. Светлые волосы подстрижены слишком коротко для такого большого лица и головы, оставлена только чёлочка, зачёсываемая, вероятно, набок, а теперь смятая и слипшаяся от пота. Одно, пожалуй, запоминалось внимательному взгляду: зрелая неподвижность, затаённость и угрюмость лица. Они и пугали, и настораживали, и вызывали жалость.

Кравченко молча подошёл к столу, взял один из стаканов, понюхал, сморщившись, зачерпнул в него воды из ведра в углу на лавке, прополоскал и вылил в другой стакан, потом снова зачерпнул и выпил, громко булькая горлом в такт прыгающему на тонкой цыплячьей шее на удивление большому кадыку. Напившись, как-то мрачно посмотрел на старшего лейтенанта и выговорил ему ломающимся баском:

- Всё пьёшь? – и предрёк: - Так и останешься лейтенантом.

- Не твоя забота, - мгновенно отреагировал тот, видно, ожидая нечто подобное и не впервые огрызаясь на обидные недетские замечания мальчишки. – С твоей помощью, точно, останусь.

Кравченко, тоже, очевидно, привыкший к таким ответам, равнодушно посмотрел на пьяницу, повернулся и вышел, снова простучал сапогами о железо, вернувшись на свою лежанку в тщетной попытке уловить своим рефлекторным белым телом хоть несколько пятен солнечного ультрафиолета.

- Только из-за тебя и не стану, - пробормотал вслед с опозданием или скорее намеренно раздражённый лейтенант. – Накропает доносик теперь, что я вас притащил сюда с водкой, недоёбыш.

- Неужели выдаст товарища? – сочувственно спросил Марлен.

- Не выдаст, а сообщит по инстанции, как заведено. Служба такая у нас, всё должно быть высвечено, - веско и мрачно уточнил пострадавший.

- Совсем ещё пацан, - удивился Марлен, немного оживая после страстей, что наслушался от пугающе расхваставшегося под парами смершника.

А тот усмехнулся, как он умел, только одним ртом, да и то плотно сжатым, с глазами неподвижными и пустыми даже после выпивки, взял помидор, надкусил его неудачно, так что сок потёк на ладони, брезгливо обтёр их о грязное полотенце, висевшее над головой, и развеял сочувствие Марлена к пацану, от которого тот сам не больно-то ушёл по возрасту, а уж по телу и подавно. Каждому, кто хотя бы немного повоевал, хотя бы немного понюхал смерти под пулями, все вокруг казались много младше и сопливее, даже если они и были одногодками или старше.

- Между прочим, - заметил смершник, - Кравченко – младший лейтенант, старше тебя по званию, учти. Недавно обмыли звёздочку, а заодно и шестнадцать лет. Из молодых да ранний, стервец. Далеко пойдёт, если кто не остановит по черепушке.

- Стрелять-то он хоть пробовал? – не унимался Марлен, почему-то заинтересовавшийся парнем или просто не находя другой темы для разговора, уводящего от сжимающих душу вопросов смершника.

- Это-то он любит. Мастак, можно сказать, - жёлчно опроверг сомнения Марлена офицер. – Шрам под глазом видел?

- Ну!

- Как-то брали одного старлея, уже в Германии, стишками антинародными баловался, - рассказал смершевец о природе отметки. – Кравченко только-только появился у нас. Ну и по дурости и по младенчеству сунулся первым к нему, решил рвение проявить сразу же, мол, я не такой уж и маленький. Думал, власть дана, так и бояться все должны. Старлей оказался, однако, другого мнения. Он ни в грош не ставил никого, кроме фронтовиков, считал их силой, потому что жизнью рисковали, все страхи опробовали. Да ошибся храбрец.

Лейтенант гаденько хохотнул, вспомнив как было.