Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

Глушко смотрел себе под ноги и упорно прислушивался к доносившемуся из-за приоткрытой двери в коридор шуму начинающегося больничного дня; были слышны шорохи швабры, звяканье суден, сдержанные голоса нянечек и сестер; Иван Никифорович тоже посмотрел на громадные сапоги Глушко и сел, тяжело отвалившись на спинку кресла. С Глушко они были старыми друзьями и не раз проводили выходные дни с удочками, и жены их и дети дружили, как-никак прожили бок о бок семнадцать лет и привыкли понимать друг друга с полуслова, но сейчас молчание Глушко раздражало Ивана Никифоровича, и он враждебно поглядывал на него из-под насупленных бровей.

— Что ты думаешь делать, Иван Никифорович? — спросил наконец Глушко, и врач дернул круглыми плечами, раздражаясь все больше.

— Подождем…

— А она будет ждать?

— Кто она? Выражайся, пожалуйста, яснее, батенька.

Глушко повернулся, посмотрел на Ивана Никифоровича с явным осуждением.

— Ну эта самая безносая, как на картинках рисуют. Яснее не скажешь, чего тут не понимать.

— А ты не кричи, сделай милость, я всего лишь терапевт, на большее никогда не претендовал. Операция сложная, здесь нужен хирург, и притом опытный хирург. И потом, дорогой товарищ, не «эта самая безносая на картинках», — добавил он враждебно, — а просто еще один летальный исход. Не мне вас учить, простите, но именно это уважать приходится, как итог любой жизни и философии.

— Всякий врач при нужде обязан становиться хирургом… Нельзя же сидеть сложа руки и глядеть, как человек умирает.

— Ну, знаете ли, — сказал Иван Никифорович, упорно называя Глушко на «вы», подчеркивая этим разницу между собой, старым врачом, и человеком, ничего не смыслящим в медицине. — Даже ваша должность партийного работника не дает вам никаких полномочий вмешиваться и так разговаривать.

— Какие там полномочия, Иван Никифорович, брось ты, тебя самого совесть потом загрызет.

— Хватит, хватит, товарищ Глушко, прошу вас, — сказал Иван Никифорович, указывая на дверь. — Сделайте такую милость, дайте мне возможность заняться делами, меня к обходу ждут. — Он сердито уткнулся в температурные сводки.

В коридоре Глушко столкнулся с Почкиным, утопая в длинных рукавах докторского халата, Вениамин Петрович остановил его, осторожно придерживая за плечо, спросил «как?», и Глушко отвел глаза в сторону.

— Плохо.

Они постояли рядом, один почти вполовину выше другого, у Почкина было зеленоватое, похудевшее за последние дни лицо; оба они устали, и для обоих встреча была неприятна; они и сейчас не скрывали взаимной неприязни, но, хотели они или нет, последние события сдвинули, смешали их представления друг о друге, и хотя они не стали ближе, однако появилась сдержанность; они поговорили о предстоящих похоронах, и Вениамин Петрович, нервно покусывая губы, сказал:

— Случается ведь… В самый последний день…

— Жизнь полна нелепостей, Вениамин Петрович, — Глушко взглянул ему прямо в глаза. — Умирает тот, кому жить да жить, и пожаловаться некому — сами во всем виноваты.

— Не понимаю, Данилыч, — Почкин вопросительно поднял брови. — Тут простая случайность, на мой взгляд, никто от нее не застрахован.

— Не думаю, — возразил Глушко. — Некоторые застрахованы, и крепко. Сами собой, Вениамин Петрович, застрахованы. Понимаешь?

Хлопали двери; мимо них прошла сестра в мокрой накидке, и они посторонились, чувствуя себя здесь не на месте и неуютно.

— Дурацкая погода, — сказал Глушко. — Ладно, Вениамин Петрович, пойду, хочу еще раз связаться с областью. Архипову совсем худо.

— Пожалуй… Я сам думал. А потом где ты будешь?

— В конторе.

На улице Глушко увидел на одной из скамеечек недалеко от крыльца закутанную в плащ женскую фигуру; уже было достаточно светло, и он сразу узнал дочь Головина и тихонько кашлянул. Девушка не пошевелилась. Глушко спустился с крыльца, сыпал мелкий дождь, и вода густо бежала с крыши; Глушко поднял воротник плаща, сгорбился, был тот редкий момент, когда его тяготило свое большое и сильное тело, вдруг отчего-то ставшие неловкими и неуклюжими руки, которые в нужде могли легко ворочать толстенные бревна, рубить лес, и косить, и копать землю, но больше всего его угнетала сейчас душевная неловкость, и он не смог подойти к Ирине, и пошел, разбрызгивая мутные холодные лужи.

Геликоптер прилетел в разгар операции, сел прямо на огородах, и к нему, несмотря на дождь, со всех концов поселка тотчас сбежались мальчишки. Иван Никифорович только что вскрыл грудную полость, в столбе яркого света, падавшего сверху, почти незаметно пульсировало сердце раненого. Иван Никифорович почувствовал на себе внимательный взгляд постороннего; чуть повернув голову, он увидел высокого человека в белой шапочке, как-то слишком эффектно оттенявшей жесткие курчавые виски. Иван Никифорович узнал Воинова, прославленного в этих краях хирурга, и поздоровался с ним одними глазами, в то же время как бы говоря, что он очень рад и что ситуация для него была совершенно необычная, а теперь он совершенно спокоен.