Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

— Знаешь, Ирина, — сказал он, — твой отец оставил хорошую память. О нем нельзя забывать. Когда-то я неплохо писал. Ознакомившись с его проектом, можно было бы попробовать тиснуть пару-другую статей. Ты ведь не будешь против? Подумай, дело касается чести коллектива, пусть знают наших.

Стараясь не глядеть на него, Ирина чувствовала себя одинокой и в чем-то беззащитной, ей показалось, что сзади раздался крик, но она не оглянулась и тут же забыла.

Бом-м.

Это прозвонили часы, всего-навсего старые стенные часы; просто ее утомил тяжелый разговор, и она увидела и узнала много нового. Отец, дорогой, хороший человек, тебе мало что удалось в жизни, но ты всегда твердил, что творец, даже недалекий и немощный, все равно выше слепого исполнителя.

Бом-м.

Будь разумной, Ирина, остановила она себя, не обращай внимания, перед тобой — нищий, можно засмеяться или заплакать, можно не заметить, вот часы бьют еще один раз, и у него ждущие, настороженные глаза. Стараясь быть спокойной, она встала, отошла от стола и не выдержала. Ознакомить с планами, проектами? Именно вас, Вениамин Петрович, человека, портившего кровь отцу при жизни, чтобы вы могли воспользоваться теперь его мыслями и даже его смертью?

Она не хотела говорить резко, этот человек, очевидно, был уверен в своей правоте, но тогда зачем же он пришел, зачем ему отцовские бумаги? Или за это время что-нибудь переменилось? Но ведь ей здесь жить, и Саша здесь работает; нужно держать себя в руках, даже если здесь откровенная подлость.

— Простите меня, Вениамин Петрович, — сказала она, — я не могу сейчас этого сделать. И вам не стоит за это браться, ведь люди все помнят, неудобно получается.

— Ну что же люди? — сказал Вениамин Петрович с легкой досадой. — Меня никто упрекнуть не может, я боролся честно, в открытую. Если я ошибался, то и твой отец не во всем был прав. Обычная жизнь, и люди здесь ни при чем, люди любят подобные истории, они на этом развлекаются. А здесь большое и важное дело, а все большое без ошибок и борьбы не бывает, здесь своим личным, мелким необходимо поступиться, Ирина. Ты сама с бумагами отца ничего не сможешь сделать, так и останутся мертвым капиталом.

— Вы так думаете, Вениамин Петрович? — спросила она с легкой и полупрезрительной насмешкой. — Если бы вы в самом деле так думали, вы бы сюда не пришли и разговора такого не затеяли. Правда ваша, я ничего не могу сделать, но я не такая уж дура.

— Боже мой, — сказал Вениамин Петрович быстро, — зачем вы все превращаете в какие-то принципы, это же абсурд, жизнь сложнее, Ирина, понимаешь, сложнее любого, самого высокого принципа.

Она молчала со спокойным и упорным выражением лица.

— Не веришь, — сказал Вениамин Петрович с сожалением, но достаточно твердо, точно подвел черту. — Ладно, Ирина, я тебя понимаю, когда-нибудь и ты поймешь, что любой из нас может ошибаться.

Он тяжело встал из-за стола, подошел к вешалке, снял куртку. О таком обороте дела он не подумал, он хотел выйти отсюда другом, да он и уходит другом, но она, эта ожесточившаяся девчонка, повзрослев, это поймет когда-нибудь.

— Спокойной ночи.

Вениамин Петрович помедлил, опять задерживаясь взглядом на портрете Александра.

— Уходите, — попросила Ирина. — Уже поздно, Вениамин Петрович.

— Да, иду. Сейчас. А ты, Ирина, подумай, жизнь полна неожиданностей, тебе уже пришлось с ними столкнуться.

Что-то в его тоне остановило ее внимание, но она ее могла и не хотела больше разговаривать. Подождав, она вышла на улицу вслед за ним, и свет в доме остался гореть, осталось и письмо на столе, в котором очень по-деловому сообщалось, что проект Трофима Ивановича Головина будет учтен при разработке Закона об охране природы РСФСР.

Ирина была в доме у Васильева впервые, и ей сразу же бросилось в глаза, как просто живет этот человек, ничего лишнего в комнате — стол, плита, кровать, три стула, дым, окурки, заваленные книгами полки.

— Добрый вечер, Павлыч, — сказала она, отряхивая снег с валенок, и Васильев, скрывая удивление, потер глаза, оглянулся на шипевший в это время чайник на плите и тотчас пошел ей навстречу.

— Здравствуй, Ирина. Раздевайся. Чаю хочешь?