Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

Спрашивая, Николай Иванович ясно представил себе ночь, из которой пришел незнакомец. Тот, окутанный до пояса постепенно оседавшим облаком морозного пара, шагнул от двери.

— Вы — Аксенов? Доктор Аксенов?

Он сильно волновался — забыл даже поздороваться, и хозяин посмотрел на пришедшего более внимательно. И опять его поразила могучая фигура незнакомца. По-стариковски забывшись, он даже потер от удовольствия руки. Доктор очень любил рослых, сильных людей, любил красивое человеческое тело, боготворил Микеланджело. Старый доктор был в душе художником и немножко этим гордился. Залюбовавшись пришедшим, он переспросил:

— Доктор? Возможно… Вполне возможно, молодой человек. Впрочем, доктором я перестал быть очень давно, с тех пор как ушел на пенсию. Сейчас я… гм…

Его вдруг властно захлестнуло чувство тревоги. Светившееся в глазах незнакомца беспокойство словно переплеснулось в душу доктора, и он умолк на полуслове. Торопливо сдергивая с головы шапку, пришедший сказал:

— Доктор… вы должны помочь, доктор. Я — Серегин, с метеостанции, с Медвежьей сопки… Понимаете, она только сегодня приехала… Такое несчастье… Вышли на лыжах — и на сук. Пробита грудь, правая сторона. Без памяти… По тропинке ее не снести… Вы должны пойти со мной, доктор…

Серегин старался говорить спокойно, но это ему плохо удавалось. На лбу выступил пот, щеки горели.

Перед Николаем Ивановичем мелькнул одинокий домик метеостанции, заброшенный под самые небеса. Николай Иванович молчал. Годы, старое, изношенное сердце… О чем тут можно говорить. Серегин, поняв его без слов, упавшим голосом произнес:

— Только вы можете помочь, доктор… О вас рассказывают чудеса. Поймите! — Неожиданно повысил он голос почти до крика: — Это же — она!

Последнее было произнесено так, что у доктора чаще забилось сердце.

— Она? — переспросил Николай Иванович, думая о том, где у него может быть чемоданчик с хирургическими инструментами. Серегин, как эхо, отозвался:

— Она, доктор… Настенька…

— Гм… И все же, молодой человек, не теряя времени, обратитесь к хирургу Поприщенко. Он от меня через два дома… А мне до вашего чертова гнездовья не добраться…

Встретив взгляд парня, Николай Иванович замолчал. Он вдруг понял, что тот ему не верит, не может верить, не хочет верить. Ведь там была — она, а он — прославленный хирург, и в глазах парня светилась беспредельная вера. Николай Иванович почувствовал, как горячеет, ширится что-то в груди. Или от этого парня, или из глубины прошлого пахнуло на него просторами тайги, молодостью, снегами, тем временем, когда мчался он на собачьей или оленьей упряжке за двести и больше километров по первому зову, мчался в кочевья, на прииски, на рудники, в леспромхозы. И он вдруг поймал себя на том, что ему очень хочется пойти с этим молодым упрямцем, пойти, чтобы опять вдыхать загустевший от мороза воздух, и задыхаться, и, волнуясь, спешить, спешить, спешить. Вновь чувствовать ответственность за чью-то жизнь, за себя, за свое умение…

Нарушая мысли Николая Ивановича, лопнуло стекло. С таким чистым звоном, словно оборвалась туго натянутая струна. «На веранде», — машинально отметил старик, опять припоминая, где находится чемоданчик с инструментами. Глядел он при этом мимо Серегина, и тот, теряя надежду, уже готов был закричать на хозяина. Но в этот момент Николай Иванович сказал:

— Дуй к Поприщенко, скажи, что Аксенов просит его прийти… Захватить все нужное для операции в грудной полости и прийти. Сестру пусть прихватит… Ну, ну. — И сердито добавил: — Я же сказал, что иду…

— Доктор…

— Не разговаривать! Марш! Марш! — прикрикнул он, вспоминая военное время и радуясь необычному приливу сил и бодрости. — Марш! — с удовольствием повторил он.

Хлопнула дверь; потирая руки, Николай Иванович стал быстро ходить по комнате, отыскивая нужные вещи. На некоторое время его опять охватило сомнение — остановившись у окна, он стал сосредоточенно рассматривать морозные узоры. Рассматривал и старался заставить себя думать о другом, хотя знал точно, что на метеостанцию пойдет. Это была потребность, похожая на жажду. Ожидание лишь усиливало это чувство, и, когда наконец вернулся Серегин в сопровождении Поприщенко и студентки-практикантки, Николай Иванович проворчал, что люди совершенно разучились волноваться и торопиться.

Они вышли из поселка и стали круто подниматься в сопку. Время перевалило за полночь. В поселке гасли огни. Но звезды от мороза разгорались все ярче и, дрожа, начинали излучать синеватое сияние. Настывший воздух казался очень плотным, и тишина стояла такая, словно всю эту местность с тайгой, сопками и поселком накрыл ледяной колокол, расцвеченный густо вмерзшими в него звездами.