Коржак молча держит колоду, и все, в том числе и Воромеев, не отрываясь следят за его пальцами. Воромеев берет карту, которую ему протягивают, и, еще не заглядывая в нее, знает, что это за карта; у него странная уверенность, и он, не вскрывая, выбрасывает на ящик карты и говорит:
— Двадцать одно!
И уже потом видит: действительно двадцать одно — пиковый туз и червовая десятка.
— Двадцать одно, — говорит он, засовывая в карман свою пачку и придвигая к себе кучу денег; он видит над головой у Коржака изумленные, большие глаза Полосухина и начинает рассовывать деньги по карманам деловито и спокойно, он знал, что выиграет. Полосухин завороженно следит за его руками.
— Андрей, — слышит он и, слегка поворачивая голову, видит у себя за спиной Кольку Ветрова, который жарко дышит ему в затылок.
— Чего тебе?
— Андрей, а ведь моя инициатива, — Колька так и говорит: «инициатива».
— Ну, так что, процент хочешь получить?
— Да ты что? — пугается Колька. — Просто говорю, здорово, а? Ты больше не играй, Андрей, слышишь, а?
— Будем играть? — перебивая, спрашивает Воромеев и видит горящие глаза Коржака. Коржак сует Воромееву колоду карт, их руки соприкасаются, и оба тут же их отдергивают.
— В банке пятьсот, — говорит Воромеев, тасуя карты, и опять на ящике начинает расти куча денег, и Ветров тяжело дышит Воромееву в ухо из-за плеча.
— Не играй, — шепчет он, то и дело дергая себя за ворот рубахи, и Воромееву кажется, что ворот у него вообще вот-вот отлетит. Это его занимает и успокаивает, он вдруг усмехается.
— В банке тысяча, — говорит он.
— На половину, Андрюшенька, на половину, чего нам с тобой мелочиться, — отвечает Коржак, и Воромеев кивает.
Карта Коржака бита.
— В банке тысяча шестьсот, последний круг, так, что ли, говорят?
Коржак взвешивает на громадной ладони свой значительно потощавший, засаленный до тусклого блеска мешочек.
— На тысячу, Андрюша, — говорит он ласково, и, когда эта тысяча ложится на ящик, деньги начинают сыпаться на брезент.
— Кончай, ради своих бедных мамы и папы! — молит Колька Ветров. — Хватит…
— Играть до конца! — обрывает его резкий голос Коржака. — Ветров, ты чего в ногах путаешься? Выметайся отсюда, пока за шиворот не выволокли. Здесь мужское дело. Еще подашь голос — вышибу.
— А чего, чего? — бормочет Колька, пятясь от ящика к двери. — Чего я такого сказал?
— Перекур — и до конца.
— Играть без перерыва, — диктует Воромеев, и Коржак, погасив недобро вспыхнувшие глаза, сразу соглашается.
— Хорошо, Андрюшенька, — говорит он, — без перерыва. Чего же попусту раздражаться? Сейчас ученые люди нашли, что от раздражения нервов все болезни. А у нас каждый друг другу родная сестра и заступник. Так я говорю или что упустил по неграмоте? Видишь в банке пятьсот. — Он выбрасывает на ящик все из своего черного мешочка и пристально глядит на Воромеева; у Коржака слегка вздрагивают крупные губы, и он никак не может этого скрыть, хотя по-прежнему улыбается, и Воромеев понимает, как ненавидит его этот спокойный, улыбчивый человек; пожалуй, он способен убить. И от этого Воромеев тоже весь обостряется; он зол сейчас и сосредоточен, он давно забыл страдающее лицо Полосухина, и, полностью находясь во власти азарта, Воромеев кладет карты и долго закуривает, обдумывая неожиданно пришедшую в голову мысль; он старается ни на кого не глядеть, ему стыдно.
— Пошел ты, — тихо говорит он что-то советующему ему Кольке Ветрову. — Тебе же сказали, не суйся не в свое дело.
А впрочем, Воромеев и сам не знает, как все происходит; уже близок рассвет, и его тошнит от табака и отвращения к выигранным деньгам; куча денег, горы денег не вызывают в нем больше ни радости, ни злобы, они ему скорее безразличны, эти деньги Полосухина, Коржака и других… Он не замечает, когда наступил именно этот момент; он весь во власти