Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

«Уставился, дьявол, — подумал Анищенко со злом. — Сказал бы прямо, если заметил что…»

Когда трактористы расходились к машинам, Почкин окликнул Афоню:

— Холостяк! Сходи, пожалуйста, найди Назарова. У тебя, я вижу, воз готов, к следующей ходке поспеешь. Я подожду здесь, у костра.

— Сию минуту, Вениамин Петрович.

Прежде чем взревел первый мотор, Анищенко еще раз услышал голос главного инженера.

Поправляя на своем Монголе седло, Почкин негромко запел:

Ой вы, кони мои вороные,
Черны вороны, кони мои…

Анищенко представил главного инженера в хоре поселковой самодеятельности, улыбнулся и включил пускач; сильный внезапный стрекот заставил Монгола вскинуть голову, затанцевать на месте.

— Но, но, Монгол! Успокойся! — сказал Почкин, похлопывая коня по шее, и тот скосил на хозяина злой, настороженный глаз.

18

В конторе Головина встретил чем-то рассерженный парторг, остановил его в коридоре и, здороваясь, сказал:

— Мы тебя с утра разыскиваем, все участки обзвонили.

— Не нашли? А я по лесосекам проехался, знаешь, все-таки нечисто у нас работают, по весне придется зачищать основательно.

Они прошли в кабинет. Головин снял пальто, оборвалась вешалка, и он зацепил его на крючок воротником. Глушко, опершись на спинку кресла, молча ждал. Приглаживая волосы, Головин прошел к столу, был он в потертой теплой безрукавке на собачьем меху — часто ныло простреленное плечо. Глушко подумал, что эта безрукавка и низко опущенные, вислые, как у грузчика, чуть косоватые плечи знакомы ему уже лет десять; сейчас он прежде всего подойдет к столу, подумал Глушко, поправит телефон и начнет перебирать почту, и, когда Головин сделал все точно так, Глушко засмеялся.

— Выкладывай, Данилыч, — сказал Головин, одновременно просматривая бумаги, и, не дождавшись ответа, поднял голову, встретил взгляд Глушко.

— Кузнецов приехал.

— Из Совнархоза?

— Откуда же еще его принести может, орла.

— Ну и чего ты веселишься? — недовольно спросил Головин.

— С ним ревизор-бухгалтер, понимаешь…

На лице Головина мелькнуло удивление.

— Прекрасно, не первый раз, а за нами вроде бы никаких грехов по-прежнему, пусть покопаются. Надо же и им место под солнышком.

— Я тоже так думал, но ревизор, оказывается, явился по докладной Почкина, не выдержал, собачий сын, настрочил.

— А он не скрывал, — с досадой сказал Головин. — Здесь противник принципиальный, сам знаешь, второй год на ножах.

— Ерунда, Трофим, все ты благородную базу подводишь. Гнать таких в шею, вот что надо, я тебе об этом сколько раз говорил.

— Почкин — толковый инженер, этого у него не отнимешь.

Глушко раздраженно двинул кресло, сел.

— Хватит толстовщины, Трофим, давай лучше подумаем, что делать.

— У нас есть основания, нам-то с тобой о чем говорить?

— Ты имеешь в виду решения съезда?

— Да ты чего ко мне, Данилыч, прицепился-то?

— Средств на это дело пока никто нам не отпускал.

А Почкин действует хитро, он обвиняет тебя в растрате четверти миллиона не по назначению…

— Ты же знаешь, Данилыч, глупости. Тысяч пятьдесят наберется, все остальное из экономии.

— Я-то знаю, а тебе опять морока, будешь доказывать да объяснять.

— Что мне доказывать, на это документы есть. Работы проводились экспериментально, в рабочее время, инициативной группой молодежи и, заметь, совершенно добровольно. Расходы идут только по бензину и амортизации техники, вот и все разъяснения.

Глушко неловко задвигался в кресле.

— Это и есть главный козырь Почкина.

Он хотел что-то добавить, но вошла секретарь, высокая, стройная девушка со строгим выражением лица, в котором особенно привлекал нежный пухлый подбородок, отчего все лицо казалось породистым и умным и, скользнув по Глушко безразличным взглядом, сказала:

— К вам, Трофим Иванович, товарищ Кузнецов.

19

Светоглазый, подвижный, с небольшим брюшком, Кузнецов вошел с некоторой стремительностью, цепко и весело оглядел холодно посторонившуюся девушку-секретаря и, дождавшись, когда за ней закроется дверь, полувосхищенно, полуиронически развел руками, обращаясь к Головину:

— Ну и секретарша у вас — королева. В приемной она встретила меня как своего личного врага.

Он засмеялся, но заметив выжидающее молчание хозяина кабинета, быстро прошелся взад-вперед перед столом, что-то обдумывая; у него были неровные губы, один уголок рта выше, и он казался добродушным, совершенно безобидным; приступая к делу, доверительно улыбаясь, он быстро и точно ознакомил Головина с целью своего приезда, и из его слов внимательно слушавший Глушко окончательно уяснил суть дела: Головин ни мало ни много обвиняется в незаконных действиях, в бесцельном растранжиривании государственных средств; говоря, Кузнецов слегка наклонял голову вправо, как бы к чему прислушивался, и Головин, молча вертевший в руках карандаш, под конец не выдержал.

— Простите, Николай Николаевич, — остановил он Кузнецова. — В чем же конкретно ваши обвинения? Ей-богу… не знаю, как наш парторг, а я пока ничего не понимаю.