Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

— Ну что вы, Трофим Иванович, — сказал Кузнецов, делая почти неуловимое движение руками. — Я и не думаю никого обвинять. Но, сами понимаете, разобраться надо, проверить, уточнить, раз есть сигнал, необходимо его проверить.

Кузнецов взглянул на часы, когда стрелки показывали ровно два, и подумал, что хорошо было бы выкурить очередную папироску, достал портсигар, закурил, с наслаждением затянулся и, взглянув на Головина, подчеркивая неприятность своего положения, с полушутливой улыбкой сказал:

— Хочешь не хочешь, но… Так уж устроено в жизни, здесь нам не дано что-либо изменить.

Находясь в стороне, Глушко, решив до поры не вмешиваться, мог беспрепятственно наблюдать и за хозяином кабинета и за его гостем; он давно знал Кузнецова и не любил его как раз за то, что привлекало к нему других, именно за ту симпатичную безобидность и обтекаемость, когда человек ничего не скажет напрямик, а всегда как-то в обход, не совсем ясно, не вполне твердо.

Глушко вступил в разговор неожиданно.

— Да подождите, Николай Николаевич, что же вы в роли прокурора-то? — сказал он. — Давайте спокойнее, по-хорошему разбираться, Головин не себе в карман деньги сунул. Для народа они не потеряны, пошли в нужное дело.

Он встал, почти вполовину выше Кузнецова, и просторный кабинет сразу уменьшился; слушая, Кузнецов страдальчески морщился. Его явно не понимали; этот громадный мужик в свое время, очевидно, окончил четыре начальных класса и по своему рабоче-крестьянскому происхождению пошел потом вверх, и теперь думает, что он действительно пуп земли и имеет право вмешиваться и решать любые вопросы. Глупо вести себя так, будто он, Кузнецов, лично против мероприятий по лесовосстановлению. Но закон есть закон, деньги по этой статье не отпускались, деньги израсходованы, пусть из каких-то там сэкономленных средств… что еще, впрочем, нужно проверить. И все равно анархию поощрять нельзя, так по копеечке и все государство можно растащить, здесь дело не в личных обидах.

Уверенный в своей правоте, он старался объяснить как можно понятней и очень расстроился, когда Глушко почти грубо опять оборвал его:

— Ерунда, Николай Николаевич, при чем здесь обида? Головин разумный хозяин.

— Да поймите вы меня, наконец, товарищ Глушко, есть ведь государственный бюджет, он кое к чему обязывает. У вас было разрешение? — Кузнецов повернулся к Головину, и тот резко, с нескрываемой неприязнью уронил короткое «нет».

Кузнецов, не желая замечать враждебного тона, добродушно развел руками и сказал:

— О чем тогда говорить? Вы умные люди и все понимаете, а если действительно уверены в своей правоте, надо добиваться законного разрешения, к чему и себе и другим неприятности устраивать?

— А время? Тайга гибнет и не ждет, любые законы от человека начинаются.

— Простите, но это уже не наше с вами дело. Я обязан следить за использованием государственных средств по назначению.

Глушко шумно вздохнул.

— Ох и трудно с вами, Николай Николаевич. Ну, а сами вы как думаете?

Спросил и пожалел, ведь этому светлоглазому, плотному, в чем-то доброжелательному, пожалуй, человеку безразлично, будет ли вновь расти на вырубках тайга или они превратятся в пустоши, лишь бы все было по закону, и, наверное, он с чувством выполненного долга получает свою зарплату, водит детишек в цирк, ездит с сослуживцами на рыбалку и спит всегда безмятежно.

Заканчивая разговор, Головин спокойно сказал:

— Не горячись, Данилыч, не надо. А у вас, Николай Николаевич, есть все возможности досконально проверить сделанное. Что же касается законности моих действий… то я уже потерял надежду на признание моего проекта законным делом. В масштабах одного экспериментального участка, одного, пусть крупного, леспромхоза, никакого ущерба стране быть не может. Я вам честно говорю, Николай Николаевич, марать бумагу надоело. И тайгу эксплуатировать варварски больше не могу и не хочу. Не нравится — снимайте. Можете отдать под суд, проверяйте, смотрите. Съездите на те вырубки, где мы провели часть мероприятий по лесовозобновлению, потом решайте.

— Хорошо, — помедлив, ответил Кузнецов. — Но только я хотел бы прежде увидеть главного инженера.

— Он в тайге, на участках, он у нас оригинал, любит ездить верхом… вряд ли его по телефону найдешь. Впрочем…

Головин придвинул телефон: поймав на себе упорный взгляд Глушко, Кузнецов повернулся к Головину.

— Трофим Иванович, не стоит пока. Я буду у вас дня три-четыре, не к спеху. Лучше поедемте, сами посмотрим. — Кузнецов отошел от стола, прижался ладонями к теплому кафелю печи. — Холодновато у вас в кабинете, дрова, что ли, тоже экономите?

В его голосе послышалась ирония, и Головин, направляясь к вешалке, ничего не ответил.

20

Они выехали на сорок четвертый квартал, на вырубки трехлетней давности; сидя рядом с шофером, Головин курил и насупленно, вобрав голову в воротник, глядел по сторонам. Он был уверен, что все обойдется, в крайнем случае дадут выговор. Глушко о чем-то говорил с Кузнецовым, но Головин почти не слышал, думал о словах Кузнецова; ему вспомнилось старое, разве он не пытался настоять на своем? А много толку?