Корни обнажаются в бурю. Тихий, тихий звон. Тайга. Северные рассказы

Головин кивнул; уже отходя, издали услышал, как высокий, оправдываясь, сказал:

— А я что? Не угадал, у меня близорукость. Вон меня и с парохода списали из-за этого. Тоже мне директор, бродит черт знает где…

— Ладно, Федька, тише.

Федька, как видно, был не из боязливых; услышав его ответ, Головин долго не мог согнать с лица улыбку.

21

В этот день директора видели и на складах, и на погрузке, и на тракторных волоках, потом он опять о чем-то говорил с мастером, и тот, разводя руками, оправдывался.

У Александра, особенно после обеда, не ладилось: вначале треснула свеча, затем забилась подача горючего, а в довершение Афоня Холостяк сразу принялся учить Косачева цеплять хлысты, и, как только Александр включал лебедку, тяжелые лесины срывались, и воз получался неровным. Не выдержав, наконец, Александр обругал Афоню.

— Мне приказали обучать или нет? — невозмутимо возразил тот, весело щурясь и похлопывая рукавицей по гусенице.

— Хватит, берись сам, — сказал Александр. — Пусть присмотрится дня два, потом за чокер. Не видишь, что ли, сегодня лес трудный — понавалили, сам черт не разберет.

— Красный флажок потерять боишься? — спросил Холостяк, нехотя натягивая рукавицы, хотел что-то добавить, но увидев проходившего мимо директора, опять плутовски прищурился. — Сашка, — позвал он, приближаясь, и Александр недовольно высунулся из кабины.

— Чего тебе еще?

— Посмотри, директор в поселок пошел, — подмигнул Афоня. — Пока ты доберешься домой… Ты что это… Постой!

Он не успел отшатнуться, Александр, перегнувшись, поймал его за ворот, подтянул к себе, и он, глядя Александру прямо в глаза и чувствуя, что его сейчас ударят, попросил:

— Пусти, я пошутил. Нужны они мне, слышишь?

И совсем тихо добавил:

— У тебя вон красный флажок на кабине…

— Дурак, — Александр разжал онемевшие пальцы. — Не лезь, куда не просят.

Косачев возился с зацепкой и не заметил этой короткой сцены.

Быстро разливался вечерний сумрак, на соседних делянах то затухали, то вновь разгорались костры; ушли домой вальщики, с обычным шумом промчалась конная трелевка. Оттащив очередной воз, Александр подозвал Косачева и сказал:

— Вы идите. У нас смена долгая — еще четыре часа, хватит вам на сегодня.

Афоня, стоявший тут же, хотел запротестовать, но, вспомнив недавний инцидент, промолчал. «Псих ненормальный, — подумал он. — И какая его муха укусила? Что же теперь: раз мать, без мужика ей всю дорогу?»

Ползавшие по волокам тракторы наполняли тайгу хрустом и рокотом, костры постепенно угасали.

22

В субботу вечером Ирина решила заняться уборкой, отца как раз не было, квартирант ушел, и она была одна. Протерев окна и мебель, она принялась за полы, но, отставив ведро, подошла к окну, стала соскабливать с подоконника темное чернильное пятно. «Покрасить надо», — подумала она и тут же забыла, глядя на улицу, где как раз напротив раскачивался от ветра электрический фонарь; от его неверного света снег тускло и неровно мерцал.

Девушка прижалась лбом к настывшему стеклу; за поселком была тайга и тайга с ее бесчисленными тропами, озера, ручьи и реки, и все это сейчас было под глубоким снегом.

С тех пор как умерла мать, Ирина из девочки превратилась в девушку и давно привыкла хлопотать по хозяйству. Свободного времени у нее оставалось мало: школа, дом, школа. Когда отец предложил взять домработницу, девушка запротестовала, она любила мать — в доме все о ней напоминало, а чужой человек принес бы свои привычки, настроения и свои вещи. Ирина не хотела этого, постоянные хлопоты помогали отвлечься, но в последнее время все неспокойнее становилось на душе.

Ирина повернулась спиной к окну: ей показалось, кто в комнате кто-то есть; она сразу подумала, кто это, видимо, от обиды, ведь так было бы хорошо, если бы он взял сейчас и вошел. Ей вспомнилось детство; они и росли вместе, Сашка был худым вспыльчивым мальчишкой. Они и бегали втроем — он, Ольга Полякова, дочь главного врача, и она, Ирина. Александр любил командовать и решительно пресекал любую попытку к неповиновению, а Ольга была плаксой — сразу пускалась в рев, Ирина — наоборот, если он начинал дразнить ее, дергал за волосы или толкал, показывала ему язык, лезла в драку, и он ее уважал за это и считал своей ровней.

Она вспомнила случай, когда Ольга заболела — осенью, лет десять назад. Александру было скучно без нее, и он ходил хмурый и злой. Ирина с утра играла во дворе; он бесцельно слонялся по улице, гонял пустую консервную банку. Ирина вышла за калитку, села на бревна и смотрела на квочку с цыплятами, беззаботно болтая ногами. Он подошел к ней сам, постоял, поковырял палкой землю и сказал, что нужно сходить за голубикой в тайгу.

— Ольке ягоды нужно есть, — сказал он, по-взрослому хмуря брови. — Разве с тобой дело сделаешь?

— А я пойду, — неожиданно заявила она. — Вот… Только одна пойду. Я с отцом ходила и знаю, где голубика, папа показывал. Не хочу с тобой идти… Одна пойду.

— Не хочешь?

— Нет… Не хочу.

— Ну и дура.

Они, конечно, пошли вдвоем; Ирина помнила дорогу — по сторонам были впритык навалены старые штабеля полусгнившего леса.