Король франков

   — Дело в том, друг мой, что ты уже давно и безнадёжно влюблён. Это случилось после того, как ты очнулся в своих покоях.

   — Значит, Рено, это любовь?.. И я её люблю?

   — Так и должно было произойти. Право, я бы удивился, если бы твоё сердце не дрогнуло.

   — Отчего же оно дрогнуло?

   — Оттого, что услышало зов другого сердца. Ведь Изабелла давно уже влюблена в тебя, она бредила храбрым викингом ещё в монастыре.

   — Откуда тебе известно?

   — Она призналась мне в этом на исповеди.

   — На исповеди? Когда же это?

   — На следующий день после нашего возвращения с битвы.

   — Припоминаю... Я тогда нагрубил ей, и она покинула меня... И пришла к тебе, Рено?

   — Она плакала, Можер. Её возмутило твоё грубое к ней отношение. Девчонка отдала тебе сердце, свою любовь, а ты прогнал её. Кому же ей было пожаловаться, как не духовному отцу?

   — Я поступил как последний негодяй, — опустил голову нормандец. — И понял это уже потом, когда она ушла. И я пошёл её искать, Рено, чтобы вымолить прощение.

   — А Изабелла... Вообрази, друг мой, её любовь: она сама собиралась просить у тебя прощения, что ушла тогда.

Можер помрачнел, вспоминая всё это. Глядя на него, монах сказал:

   — Тебе надлежит стоять перед нею на коленях и целовать ей ноги. Своей любовью она вытащила тебя из могилы.

Нормандец тряхнул головой:

   — И я сделаю это, Рено! Это мой долг! Моя честь взывает к этому!

   — На твоём месте я пошёл бы дальше, — обронил монах. — Я женился бы на ней.

Можер оторопело уставился на него. А Рено продолжил:

   — Лучшей жены и пожелать нельзя, говорю тебе как ДРУГ.

   — Это невозможно.

   — Почему? Ведь ты любишь её и, как признаешься, она тебе дороже жизни. Или мечтаешь жениться на другой, нелюбимой, а думать об этой?

   — Да, я люблю её, Рено, теперь я это понял. Клянусь прахом своего предка, я не пожелал бы себе другой жены!.. Но огромная пропасть разделяет нас. Я сын герцога, сиятельный граф. Я принадлежу к знати, а её законы суровы. Как посмотрит она на мою супругу, незаконнорождённую дочь вельможи, который выгнал её из дому, отправив в монастырь? К тому же я не посмею нарушить волю отца, ты ведь знаешь, он собрался женить меня на какой-то графине. Я не желаю выслушивать его проклятия и стать изгоем, как Карл Лотарингский.

   — Что же ты думаешь делать? Как скажешь Изабелле об этом?.. Впрочем, уверен, она даже не заведёт такого разговора. А когда ты уедешь к себе в Нормандию, она снова уйдёт в монастырь, чтобы лить там горькие слёзы о своей первой и последней любви.

   — Но как же быть, Рено? Увезти её куда-нибудь подальше и жить вдвоём, вдали от людских глаз? Это единственное, что мне остаётся, ведь я не могу без неё, она стала для меня всем, понимаешь ты, всем! Подругой, сестрой, матерью... женой, наконец!

   — Ну, так и женись.

   — Ты издеваешься, монах! Ведь я только что говорил...

Рено поднял руку. Можер умолк, выжидая.

   — Не припомнишь ли, граф, тот день, когда ты обидел её?

   — Я вижу его, словно это было вчера.

   — Тогда ты должен вспомнить и то, в каком платье она пришла.

Можер наморщил лоб.

   — На ней было что-то такое... светло-зелёное. Я ещё спросил, откуда она его взяла.

   — И что она ответила?

   — Что подарил король.

   — А почему он его подарил?

   — Этого она не сказала.

   — А ты не догадался спросить?

   — Нет... Что за глупые вопросы, Рено! При чём тут какое-то платье? С чего вдруг ты спрашиваешь меня об этом?

Монах загадочно улыбнулся.

   — Это платье, друг мой, откроет тебе глаза и укажет дорогу в будущее. Оно хранит в себе тайну, в которую посвящены лишь трое: сестра Моника, король Гуго и отец Рено. Однако, зная, что это напрямую касается тебя, я всё же не открою этой тайны, ибо она доверена мне, как священнику, на исповеди. Король тоже не скажет ничего, поскольку дал слово. Остаётся последний человек — твоя возлюбленная. Спроси её об этом. Но помни: одно неосторожное слово, малейшая попытка к принуждению — и ты не узнаешь ничего. Этот день станет последним днём счастья для тебя и для неё.

Так ничего и не поняв из сказанного, Можер, махнув рукой, отправился обратно. Изабелла, зная, куда он пошёл, ждала его на скамейке у входа в церковь. Увидев её, Можер улыбнулся. Она подошла, обняла его, уткнувшись лицом в грудь. Потом подняла голову и, слегка нахмурившись, спросила:

   — Отчего ты так смотришь на меня, будто впервые видишь? Хочешь что-то сказать?

   — Да, Изабелла.

   — Что же? — она игриво смотрела на него, жмурясь на солнце. — Знаю, что-то хорошее, ведь плохого я не слышала с того самого дня.

   — И больше никогда не услышишь, потому что я... — Можер стал задыхаться, слова не шли с губ. — Давай присядем.

Он сел первым, а её, несмотря на протест, усадил на колени.

   — Можер, здесь же церковь! Святотатство...

   — Плевать! Рено простит нам, Бог тоже.

Изабелла засмеялась, погладив его шрам на щеке.

   — Нет, ты неисправим. Истинный норманн, для тебя нет ничего святого.

   — Есть, Изабо. Это ты и...

Она молча ждала, улыбаясь, бегая взглядом по его глазам.

   — ...наша любовь, — выдохнул нормандец.

   — Можер... — её глаза так и сияли из-под густых, чуть загнутых кверху ресниц, — ты никогда не говорил, что любишь меня.

   — Но что не люблю, тоже не говорил.