Король Красного острова

Суд над похитителями людей был назначен на двадцать восьмое мая.

– Для капитана и второго офицера, я буду требовать смертной казни, – предупредил пленников Беневский.

Что же касается судна, то пленники в один голос заявили, что корабль принадлежал Вест-Индской компании…

– Разбойная компания, это известно всем, – сказал Беневский, – а теперь признавайтесь – кто вам велел красть людей?

На этот вопрос ни офицеры, ни матросы не ответили, лица у них сделались замкнутыми, даже испуганными.

– Не хотите признаваться – не надо, – сказал Беневский окинул пленников жестким взглядом, – на виселице признаетесь.

– Вы не имеете права нас судить, – заявил один из пленников, дюжий матрос с кудрявыми рыжими баками, растущими едва ли не до шеи.

– Имею право, еще как имею, – Беневский повысил голос, – от имени народа Мадагаскара имею, – он привычно сжал правую руку в кулак.

Вид у него был такой, что никто из команды больше не посмел подать голос… Этим людям оставалось одно – ждать суда двадцать восьмого мая 1786 года.

Ночь с двадцать второго мая на двадцать третье выдалась очень теплая, даже жаркая не по-осеннему, с назойливым звоном цикад, оглушающим кряканьем древесных лягушек и тревожными криками бодрствующих птиц. Беневскому в эту ночь не спалось.

Он лежал с открытыми глазами и вспоминал свою прошлую жизнь, детство, усадьбу в Вербове, воскресные выезды на тарантасе к соседям, чинные обеды с неторопливыми, очень скучными разговорами, в которых маленький Маурицы ничего не понимал и откровенно зевал, мать – прямую, чопорную, с бледным лицом, уничтожающе поглядывающую на сына, мужа…

Хоть и кажется, что все это происходило давно, даже очень давно, на самом же деле «имело место быть» не так уж и давно. Беневский неожиданно почувствовал, что глаза у него сделались влажными. Как все-таки прошлое прочно сидит в каждом из нас, не дает покоя, тревожит, вызывает боль и благодарные слезы. И хоть кажется человек сам себе сильным, он далеко не такой уж и сильный.

Иначе бы к чему вся эта раскисшесть, влага на глазах и расстроенный звон в затылке.

Так до самого рассвета Беневский и не уснул, лишь забылся ненадолго, не закрывая глаз, через некоторое время очнулся, увидел, что по стене вольно разгуливают веселые розовые зайчики – занималась заря. Вставало солнце.

Усталость, натекшая в его тело за предыдущий день, не проходила, она завязла в костях, в хребте, в мышцах, отвердела и теперь причиняла боль.

Розовые отсветы, веселящиеся на стене, сделались ярче, проворнее, Беневский пошевелился, не сдержал стона.

Неожиданно по двери начал колотить чей-то крепкий кулак.

– Ампансакаб!

Беневский вздохнул сожалеюще – кряхтя поднялся и прошел к двери.

– Что случилось?

– Беда, ампансакаб! В бухте – французские корабли.

Ампансакабу не надо было объяснять, что это такое – губернатор Иль-де-Франса решил больше не терпеть двоевластия на Мадагаскаре, хотя с точки зрения Беневского, на острове никакого двоевластия не было, – и двинул сюда военную силу.

– Тревога! – громко прокричал Беневский. – Солдаты – к оружию!

– Тревога! – подхватил его крик посыльный, дробно затопал ногами по дорожке, проложенной к дому Беневского. – Тревога!

Пистолеты у Беневского всегда были заряжены, он их держал под подушкой, в углу обязательно стоял готовый к стрельбе мушкет.

Беневский натянул на ноги ботфорты, за пояс сунул пистолеты и схватил мушкет. Перевязь, переброшенную через плечо, оставил свободной: ни шпагу, ни палаш прикреплять к ней не стал – к мушкету был примкнут штык и этого было достаточно – штыком действовать более сподручнее, чем шпагой или палашом. И оружие это более грозное, нежели палаш… Беневский выбежал на улицу.

Солнце уже выползло из-за обрези моря, высветило на воде широкую красную полосу, окрасило в алый цвет макушки деревьев, обратив лес в какую-то колдовскою, нереальную, сказочную пущу.

Но все было реальным и прежде всего – три больших боевых корабля, окрашенных в серый защитный цвет, со спущенными парусами стоявшие в бухте Антонжиль. С кораблей на воду уже спустили шлюпки, на палубах выстроились солдаты.

Пройдет полтора часа и все солдатики эти, с первого до последнего, окажутся на берегу. Беневский, опираясь на мушкет, как на палку, прихрамывая, – с каждым шагом все сильнее, – побежал к крепости. Устюжанинов не отставал от него, решил, что учителя сейчас надо оберегать особенно тщательно.

По крепости уже несся громкий клич:

– Тревога! Тревога!

У Беневского горько сжалось сердце: не успел он сформировать свою армию до конца… Не получилось. Эх, Маурицы, Маурицы! С другой стороны, все равно люди де Гринье, увидев вооруженных солдат-мальгашей, вооруженных не луками и копьями, а современными ружьями, должны будут понять, что Мадагаскар стал иным, чем был, допустим, всего год назад. И эта перемена обязательно должна заставить их задуматься. Если, конечно, эти люди не слепы и не глупы.

Но пока надо было думать о другом. Какую тактику избрать в предстоящем бою, – а в том, что бой будет, Беневский не сомневался, – как повести себя, вот вопрос…