Король Красного острова

– Вы будете стрелять по офицерам, – сказал он владельцам двух мушкетов, хватит им совещаться, – поднял руку, сжал пальцы в кулак и опечатал воздух коротким ударом. – Пли!

Залп прозвучал оглушающий, с макушек высоких деревьев посыпалась густая морось. Мальгаши оказались хорошими стрелками, пятеро матросов, охранявших пленников, повалились на землю и задергали ногами – воины из них были уже никакие, шестой завертелся волчком на месте – пуля попала в него и что-то повредила, матрос крутился на одной точке, словно бы утаптывал землю и оглашенно выл, седьмой мореман отшвырнул от себя оружие и кинулся в море. Поспешно разгреб пену и поплыл к кораблю, дремавшему на якоре в сотне метров от берега.

Компания офицеров тоже поредела – двое рухнули под ноги своим подельникам, будто подкошенные, остальные схватились за пистолеты.

– Вперед! – скомандовал Беневский и маленький отряд его с шумом и треском вывалился из леса.

Один из офицеров, размахивавший двумя пистолетами сразу, был убит Беневским на месте – пуля раскроила ему голову и смяла лицо, двое оставшихся поспешно подняли руки.

– Связать их! – приказал Беневский.

Пламя, взмывавшее над горящими домами, опало, по воздуху понеслись черные скрутки пепла, горький дух пожара начал рвать людям ноздри. Офицеров связали, притянули друг к другу одной веревкой, словно каторжников.

– А моих соотечественников… – Беневский повернулся к людям, которых приготовили к отправке в рабство, сделал резкий жест рукой, – моих соотечественников – развязать, клетки – сломать.

– Не откроет ли корабль стрельбу из пушек по берегу? – Устюжанинов покосился на коробку судна, поспешно поднимающего якорь. – Нас тогда сметут.

– Не сметут, – уверенно ответил Беневский, – не посмеют. У нас в плену находится капитан, по нему они не будут стрелять.

На руках плененных мальгашей срезали веревки. Женщины неожиданно начали плакать – громко, захлебываясь слезами, кренясь к земле. Похоже, они только сейчас поняли, в какой беде находились еще десять минут назад. А один из пленников – могучий мальгаш со взъерошенными волосами и жестким, искаженным яростью липом начал топтать ногами веревку – вскрикивал по-вороньи резко и топтал, вскрикивал и топтал.

Люди радовались воле, которую только что обрели вновь… В клетках сломали двери, выпустили мужчин, затем сами клетки, довольно прочные, размолотили дубинками – одни щепки остались.

– Так будет всегда, – сказал Беневский, с ненавистью посмотрел на корабль, разворачивающийся в бухте, проговорил, морщась с досадою: – Жаль, у нас нет судов, можно было бы перехватить его. – Сжал пальцы в кулак. – Но ничего, у нас тоже будут свои корабли, свой флот!

Несколько женщин, крича что-то бессвязно, громко, накинулись на офицеров. Мужчины с трудов оттащили их в сторону.

– Не надо бить их! Этих людей мы будем судить, – выкрикнул Беневский, повторил, осилив голос: – Будем судить, понятно? – вновь сжал руку в кулак. – По нашим законам – законам Республики Мадагаскар.

Пленных – двух офицеров и двух матросов, – связали, насадили на одну веревку, словно рыбу для вяления, конец веревки прикрепили к седлу лошади и двинулись домой, в форт Августа.

– Там, в Августе, мы во всем разберемся, – пообещал Беневский, – и откуда корабль, и что за люди на нем приплыли, и кому потребовались несчастные рабы? Там, в Августе, и судить виновных будем, – Беневский был уверен в правоте своих слов, они ведь были произнесены не из мстительного желания разделаться с разбойниками, а с необходимостью соблюдать закон и действиям всякого провинившегося человека давать правовую оценку. И в конце концов, – наказывать виновного.

Иначе грош ему цена, ампансакабу Мадагаскара.

Пленные, которых тянула за собою лошадь, всхлипывали жалобно, вскрикивали, что-то бормотали на ходу, жаловались и грозились рассчитаться за унижения. Беневский жалкого бормотанья их не слышал, – вообще не обращал на него внимания, – ехал впереди на коне, опустив голову.

Он размышлял о природе человеческой, о том, откуда берутся люди, ворующие себе подобных, чтобы продать их в рабство, в ад, и на этом заработать несколько золотых монет. Неужели они не знают, что на чужом горе построить собственную радость нельзя? Это ведь аксиома, которую не нужно доказывать.

Ему казалось, что иногда у него останавливается и опасно молчит сердце, он слышит его удары, несколько дробных стуков подряд, а потом вдруг все смолкает, ничего не слышно – только опасная гулкая тишь, да пустота в груди… И еще – ощущение, что мир перед глазами сейчас потемнеет, но нет, проходила минута и сердце вновь подавало о себе знать, грудь разрывал громкий стук – это к Беневскому возвращалась жизнь.

Но ведь, однажды наступит момент, когда умолкнувшее сердце уже не оживет – что ни делай с ним, будет молчать.

Такое один раз случается с каждым человеком на свете, исключений нет…

В крепости Августа пленников посадили в каземат, вырытый в земле и накрытый сверху прочной крышей, собранной из «вечного дерева». Про «вечное дерево» было известно, что оно никогда не гниет.