Король Красного острова

– Я поговорю, – пообещал Паранчин, – думаю, что меня послушаются.

– Вот это толково, по-нашенски, – Измайлов замолчал, принюхался к чему-то. – Слушай, Паранчин, под лодкой кто-то есть, – неожиданно проговорил Измайлов и гулко стукнул ладонью по килю перевернутой шлюпки.

Сердце у Устюжанинова мигом прыгнуло в горло и застряло там, он сжался в комок: ведь если эти двое обнаружат его, то тут же швырнут за борт, в ночь…

– Здесь собаки Митяя Кузнецова ночуют, – успокоил собеседника Паранчин, – погоди, я проверю, – он сунул руку под борт шлюпки, нащупал пальцами теплую шерсть Маркизы, произнес утвердительно: – Собака. Можешь удостовериться.

Штурманский ученик также засунул руку под край шлюпки, подвигал ею, пошарил пальцами по пространству, уткнулся в собачью шерсть, кивнул успокоено:

– Верно. Собака.

– У Митяя еще кот есть. Ночует, наверное, с ним.

– А собак у него две, они же… – в голос Измайлова натекли недоуменные нотки, – они же гадят. И где, спрашивается, гадят? Здесь, на корабле? В трюме?

– Да не в трюме, – со смешком произнес Паранчин, – Митяй им лопату подставляет… и отправляет за борт. Рыбам на корм.

– Завтра вечером мы все должны закончить, – решительно проговорил Измайлов, две головы – на казачьи пики, остальные, увидев это, послушаются нас. Затягивать дело нельзя – может оказаться поздно.

Вместо ответа Паранчин что-то прохрюкал в кулак, а потом прошептал резко, со свистом:

– Тихо!

По палубе, гулко шлепая босыми ногами, шел человек. Около шлюпки остановился, спросил с сильным акцентом:

– Чего не спите?

– Душно чего-то, господин Винблад, – заискивающе произнес Паранчин. – Вышли подышать воздухом.

– Ну-ну, – Винблад закряхтел, достал из кармана штанов свою трубку, неторопливо набил ее табаком.

«Неужели и этот с ними? – Алеша почувствовал, что в груди у него возник и лопнул холодный пузырь. По телу побежали колючие мурашки. – Предал Мориса Августовича? Неужели это так?»

– Пошли мы, господин Винблад, – прежним заискивающим тоном произнес Паранчин. – Поспать надо хотя бы немного.

– Идите, – равнодушно проговорил швед.

Устюжанинову сделалось легче, мурашики перестали щипать кожу: он понял, что Винблад не предал шефа, о заговоре ничего не знает и на палубе оказался случайно.

Он радостно притянул к себе собачью голову, – кажется, эта была Маркиза, от того, что пришлось ему услышать, в мозгу все перевернулось, Алеша даже забыл, где лежит Маркиза, а где Граф, – и поцеловал. Наверное, так крепко он целовал только отца, когда прощался с ним в Ичинске.

Вскоре с палубы ушел и Винблад – выкурил свою трубку, неспешно выколотил ее за борт и отправился спать.

Сделалось тихо, совсем тихо. Под днищем «Святого Петра» плескалась вода, волны были мелкие, твердые, играли на листах железа, которыми было обшито днище, выбивали веселую дробь, иногда в воздух, беззвучно протыкая поверхность воды, взлетали небольшие светящиеся рыбки и, пронесшись по пространству метра три, вновь ныряли в воду.

Алеша аккуратно, стараясь не издать ни шороха, ни скрипа, выбрался из-под лодки наружу и, оглядевшись, побежал к Беневскому. То, что он узнал, надо было немедленно сообщить шефу. Иначе утром может быть поздно.

Беневский не спал, лежал вверх лицом, заложив руки за голову. Над кроватью горел тусклый фонарь-рыбник, пламя было неровное, трескучее, словно бы огню не хватало пищи.

– Альоша, – произнес Беневский тихим озабоченным голосом, – куда-то ты исчез…

– Да в шлюпке пробовал спать, – Устюжанинов махнул рукой, – не получилось. Тут вот какое дело, Морис Августович… Нехорошее дело… – Он рассказал Беневскому все, что услышал, лежа с собаками под лодкой.

Беневский выслушал «адъютанта» со спокойным, почти каменным выражением на лице.

– Ложись пока спать, Альоша, – ровным голосом проговорил он. – Как у вас говорят: утро вечера мудренее? Так? Очень хорошая поговорилка.

– Не поговорилка, Морис Августович, а поговорка, – поправил шефа Устюжанинов.

Беневский в ответ улыбнулся, потрепал Алешу за волосы.

– Спи, давай, – сказал. И таким спокойствием, такой убежденностью в правоте своего дела повеяло от голоса Беневского, что Устюжанинов мигом подчинился приказу, закрыл глаза и уснул.

Проснулся он от шума. Открыл глаза – в каюте было много народа, все галдели, взмахивали кулаками, вскрикивали, молчал, кажется, только один Беневский. Он с отрешенным видом разместился за столом и, кажется, совсем не обращал внимания на шум.

Посреди каюты на двух табуретках сидели Паранчин и Измайлов со связанными руками. По лицу Паранчина текли мелкие слезы. Он дергал головой, ронял слезы на пол, пытался справиться с собой, но это у него не получалось.

Вокруг шумели люди с гневными лицами: Панов, Чурин, Степанов, Батурин, еще кто-то, кого Устюжанинов не сразу и разглядел. У стола, около Беневского стояли Винблад и Хрущев.

– Ну что, вина ваша налицо – вы нас предали, господа, – жестким тоном произнес Хрущев. – А всякое предательство требует наказания. Таковы законы у всех народов Российской империи. Какие будут предложения?