Король Красного острова

Матросы дружно налегли на весла. Шлюпка круто развернулась, под днищем ее дробно застучала вода, сидевшие на берегу чайки закричали встревоженно, протестующе – не хотели с кем-либо делить пространство Симушира, один из матросов хлопнул веслом по воде и чайки поднялись в воздух.

Недалеко от берега шлюпка ткнулась носом в мель и остановилась, первым из нее вылез Паранчин, потом Зябликов, оба с уныло опущенными головами побрели по воде к мокрым, обросшим зеленым волосьем камням, темнеющим на урезе берега.

Среди людей, выстроившихся вдоль борта «Святого Петра», возникли тоненькие всхлипы, завершившиеся громким взрыдом, затем все стихло. Беневский, который внимательно следил за реакцией собравшихся, на всхлипы даже головы не повернул, хотя слышал их хорошо.

Неожиданно шеренга собравшихся раздвинулась – это довольно решительно сделала невысокая черноволосая женщина с симпатичным смуглым лицом и, выкрикнув что-то невнятно, лихо, ласточкой, перемахнула через борт.

Кто-то, не выдержав, ахнул.

Плыла женщина лихими мужскими саженками – так плавали на Руси издавна, еще с незапамятных времен, наверное, с поры Алексея Тишайшего.

– Лукерья Паранчина, – изумленно выдохнул матрос с длинными французскими баками, похожий на гусара, – мужа не захотела бросать… Дура баба! Пропадет не за понюх табака!

– Это мужик может пропасть, а баба ни за что. Баба – палочка-выручалочка. Мужики с ней не умрут на этом необитаемом острове, вот увидишь.

– Если бы на Симушире водились бы свиньи или что-нибудь в этом роде – уцелели бы, но здесь ничего, кроме крапивы не водится. Да и крапива – только в урожайные годы.

– Зато рыбы – больше, чем на Камчатке.

Беневский все слышал, все видел, но никак на происходящее не реагировал. Он, кажется, даже на плывущую Лукерью Паранчину не смотрел. Измайлов и Паранчин, стоя в воде у самой кромки берега, ожидали женщину. Вот она подплыла к ним, тряхнула мокрой головой и встала рядом с мужем. Паранчин заботливо обхватил ее одной рукой, все трое повернулись и стали карабкаться на мокрые камни.

Когда шлюпка подошла к галиоту и ее веревками затащили наверх, на палубу, Беневский дал команду поднимать якорь, сам, опустив голову и даже не оглянувшись на остров с оставленными там людьми, ушел к себе в каюту.

«Святой Петр» в вечернем сумраке продолжил плавание на юг. Алеша Устюжанинов хотел было тоже пойти в каюту, но не пошел – внутри было холодно, в горле скопились слезы, в виски натолкалось что-то тяжелое, будто кто-то неведомый, всесильный, набил череп каменной пылью, и Алеша перекрестился.

– Свят, свят, еси… Отче наш иже еси на небесах, – он прочитал молитву один раз, другой, потом третий, думал, что муторное слезное состояние пройдет, но оно не проходило.

Тогда он забрался под шлюпку, где случайно подслушал разговор двух бунтовщиков, и заплакал.

К нему тут же примчались две собаки, находившиеся в другом углу галиота, также втиснулись под шлюпку. Алеша закрыл глаза, забылся и не заметил, как уснул…

Через некоторое время кончились сухари, которые они брали с собой. Солонина у них была, жир был, вяленая рыба была, еще – мука, мед, топленое масло, а вот ни хлеба, ни сухарей не было – кончились запасы. Беневский покряхтел, что-то соображая, и сказал Чурину:

– Надо пристать к какому-нибудь острову. Нужно не только хлеба побольше испечь, но и набрать воды. У нас протухли две бочки с водой.

– Видимо, бочки, прежде чем заполнить их водой, надо было протереть водкой, – сказал Чурин, – так иногда поступают бывалые люди.

– Сто лет живи – сто лет учись, так, кажется, говорят в России?

– До Японии осталось совсем немного, – заметил Чурин.

– Япония нам нужна, там мы попробуем и меха продать и провиант купить. Но к острову все равно пристать придется.

Чурин склонился над картой, расстеленной на столе, взял в руки штурманскую линейку.

– Сегодня, на закате солнца можем бросить якорь около острова, у которого нет названия. Может быть, подойдем к нему в темноте – все зависит от ветра, господин Беневский. А ветры в этих широтах – капризные…

– Не зовите меня господином, Чурин, – попросил Беневский, – не люблю господ.

– А как же мне в таком разе вас звать? – спросил Чурин растерянно. – Братом, дядей, племянником?

– Зовите по имени-отчеству, как принято в России, – не ошибетесь. А слово «господин», извините, мне не нравится.

В этот момент Чурин понял нечто важное, чего не понимал раньше – Беневский, рассказывая о землях с райскими птицами, о климате, в котором нет испепеляющих, как на Камчатке морозов (впрочем, и лютой, убивающей все живое жары тоже нет, температура и летом и зимой одинаковая), о хлебе, который растет круглый год, о золотой посуде, что есть в домах у всех граждан без исключения, о равенстве в обществе и многом другом, ни разу не произнес слово «господин» поскольку считал, что главное богатство тех земель – свобода и равноправие. Люди там свободны, вот ведь что важно, не чувствуют себя ни ущемленными, ни приниженными, дышат легко, не умеют обманывать друг друга и чинить зло…