Король Красного острова

Главное теперь было застать лекаря дома, не то, как узнал капитан Жорж, он очень любит покидать свою обитель и бродить по окрестностям. Впрочем, не только по окрестностям, – иногда забирается так далеко, что на поиски его приходится посылать целые экспедиции.

Лекарь Говердэн, к счастью, находился дома. Это был щуплый, проворный, как муха, человек с сухим лицом и живыми, очень молодыми глазами. Завидя гостей, он учтиво поклонился. Повел широко рукой:

– Милости прошу ко мне!

Устроились у Говердэна с комфортом, тот места для постояльцев не пожалел. И денег брать не стал.

– Как же я буду брать с вас деньги, если вы потерпели кораблекрушение? И имущество ваше вместе с деньгами ушло на дно… – Говердэн вскинул сухие руки. – Нет, нет и еще раз нет!

В доме у него было уютно и прохладно – Говердэн открывал все окна и двери, чтобы по комнатам свободно гулял сквозняк. Сквозняк не давал воздуху застаиваться, перегонял его с места на место, чистил пространство, распространял запах цветов и сухой травы. На стенах у Говердэна висели целые снизки сушеных трав, – он сам варил лекарства, растирал корешки и стебли, делал вытяжки, настаивал кусочки корней, сухие былки, насекомых – он многое знал из того, чего не знали другие люди…

В одной комнате он поселил капитана Жоржа, во второй Устюжанинова, в третьей, самой большой – экипаж пакетбота.

– Располагайтесь, – радушно проговорил Говердэн, – чувствуйте себя, будто дома.

Устюжанинов спросил, как часто в здешнюю гавань заворачивают корабли, идущие на Иль-де-Франс.

– Редко, – сказал Говердэн, – примерно раз в месяц. Иногда два раза в месяц.

– Давно был последний корабль?

– Ушел четыре дня назад.

Капитан Жорж не выдержал, присвистнул с досадою.

– Это сколько же нам придется сидеть здесь, в Дофине?

– Думаю, долго. Минимум месяц, максимум – полтора.

Капитан Жорж присвистнул вновь, лицо его сделалось унылым.

– Мда-а-а…

Поскольку Говердэн был настоящим французом, родившимся в предместье Парижа, и французский язык впитал в себя вместе с молоком матери, то Алеша старался с ним как можно больше говорить, старался уловить оттенки, интонации, ударения, понять это, иногда знакомое слово оказывалось совершенно незнакомым – так оно менялось, попав под каток быстрой речи, способной сплющить целые выражения, или изменяло ударение. Это были те тонкости, которые необходимо было знать.

Лекарь оказался превосходным педагогом, смог объяснить Устюжанинову те мелочи, которые никогда не объяснял Беневский, и чем больше Алеша находился в этом доме, тем больше Говердэн нравился ему, тем больше узнавал Устюжанинов. Причем, познавал не только тонкости языка, которым он владел уже прилично, преуспевал в другом – в географии, в медицине, в истории.

Говердэн владел блестяще не только французским, он знал язык нескольких племен Мадагаскара, один историк впоследствии написал о нем, что «это имя в туземных деревнях южного Мадагаскара знали лучше, чем имя французского короля».

Он был популярен, ни один воин из враждующих племен не смел трогать его – любой воин, обидевший Говердэна, даже знатный, был обречен… Лекарь мог одинаково приветливо разговаривать с людьми махафали и бецилео, выращивающими рис на землях Высокого плато, с бецимисарками и цимихети, вазимба и сафирубаями, самбаривами и зана-малата, без всякого оружия появляться на дальних озерах, где жили гигантские крокодилы, и общаться с местными лекарями хомбиасами, знатоками островных трав; Говердэн потом признавался, что секреты врачевания, которыми владеют хомбиасы, дают им полное право называть приезжих медиков, французов, голландцев и англичан обычными дикарями – настолько высок был уровень врачевания у лекарей-туземцев.

Собирал Говердэн и сказания мальгашей – умные люди на острове сочиняли очень интересные, очень мудрые сказки…

Через полтора месяца в порт Дофин завернул голландский фрегат, отправляющийся на Иль-де-Франс с грузом для земляков-колонистов, в порту пополнил запасы питьевой воды, забрал наших сильно заскучавших сидельцев и отбыл на главный французский остров, считающий себя пупом Индийского океана.

Порт Луи жил прежней суматошной, очень крикливой жизнью. Тут, как и раньше, зло щелкали бичи надсмотрщиков, что же касается плеток, то их, кажется, стало еще больше, наиболее одаренные умельцы могли ими изуродовать не только человека – даже быка. Ничего тут не изменилось.

– Есть какие-нибудь новости от Мориса Августовича? – первым делом поинтересовался Алеша, едва появился на пороге дома в ботаническом саду Памплимус.

Андреанов, занимавшийся починкой двери, увидев Алешу, отбросил в сторону молоток, расцвел и кинулся обниматься. На сдержанного Андреанова это не было похоже – значит, соскучился.

– За эти три месяца ты вырос, однако, – проговорил он теплым голосом, – уже не вьюноша, а настоящий мужчина. Молодец, Алексей!

– Что нового от Мориса Августовича? – Устюжанинову не терпелось узнать о новостях: новости от Беневского – вот главное, все остальное – второстепенное, проходное…

На лицо Андреанова наползло удрученное выражение, он покачал головой:

– Ничего нового.