Король русалочьего моря

– А я сказала, что это не глупая романтика, а про наш артефакт. И что так и проверяется отвага, а он трус, если не возьмёт, а он сказал, что не трус, а просто не тупой, как некоторые – так и добавил, кстати. Деда и дяди Франко дома тогда не было, уж не помню, почему, так что мы прошли в часовню без проблем. И я его достала.

– Артефакт?

Исабель впервые на него посмотрела, искоса.

– Я что, дура? Ларец. Открыла и сказала, что давай, мол, раз не трус. А он мне про то, что жизнь у него одна. Я и говорю: одна, но принадлежит она мне.

Ксандер не дышал. Потом ему показалось, что он забыл дышать.

– И что ты сделала?

Она повернулась к нему вся, прочь от вспыхнувшего новой силой костра, и в глазах её плясало злое бешенство.

– Что? А вот это: я, Исабель Альварес де Толедо…

Именно поэтому он успел – бросился бежать до того, как даже эти слова она успела произнести. На лестнице вниз он даже ступени перепрыгивал, кажется, глядя только себе под ноги – и так чуть не снёс девушку, только положившую руку на перила внизу и сделавшую первый шаг наверх. Не снёс только потому, что отчаянно затормозил, поскользнулся и упал – правда, не кубарем, как мог бы, а только на колено, которое немедленно взвыло острой болью.

– Эффектно, – сказал над ним голос Летисии Тофаны. – Но… да что с тобой?

Он вскочил, надеясь, что колено не подведет. Не подвело, только пообещало припомнить.

– Ничего, мм… донья Летисия.

И невольно глянул на верхнюю площадку, где надменной статуей возвышалась Исабель.

– А, – кивнула Летисия, – понимаю. Тогда самое время прогуляться, мне как раз стало жарко. Сопроводи меня.

Ксандер, которому вовсе не было жарко – его камзол остался на плечах Алехандры, – на этом обнаружил, что на них уже стали оглядываться.

– Тем более что я хочу с тобой поговорить, – закончила иберийка. – Но не здесь.

Он опомнился и вспомнил. Наконец! А холод – что ж, где-то на лавке его плащ, да и при чём тут холод!

– Конечно, донья Летисия, – и подхватил её уже протянутую руку.

***

Идя по дорожке, ведущей к Башне Огня, под высокими рябинами, подрезанными рукой садовника так, что их ветви сплетались в подобие свода, рядом с Летисией, наряженной в чёрное и алое с золотом, под стать рябинам, он чувствовал себя как во сне – или в кино. Словно надо не идти, а преклонить перед ней колено, и как только он это сделает, кусты раздвинутся, и будут восторженные аплодисменты, а это всё – и рябины, и наряд, и поздний вечер, и багровое далекое свечение башни, и он сам – это антураж такой.

Может быть, он был к ней несправедлив, думал он, бережно неся на своей руке её руку, купавшуюся в чёрном кружеве; может быть, на него слишком повлияли отзывы Венделя и Виты. Донья Летисия – красивая девушка, а они часто избалованы реакцией других, взять хотя бы даже Флору дома: сестра Винсента никогда не отказывалась от знаков внимания, которые ей оказывали очарованные её золотыми волосами парни. И Алехандра – пожалуйста, высокородная сеньора, а ведет себя как дура, но даже Белле приятно, когда хотя бы её иберийцы вспоминают, что она девочка, а не памятник имени и рода Альба. И Катлина, и Мишель… разве что Леонор и Одиль другие, но они, если честно, не очень нормальные. А нормально – так. Именно так.

И хотя бы она не хихикает, как Алехандра, а в открытую позвала и ждёт с достоинством. Совсем другое дело.

Перед мостом через огненный ров он замедлил шаг, а потом и остановился, и она с удивлением обернулась. Впрочем, не разозлилась, увидел он со смесью беспокойства и облегчения: только усмехнулась и убрала волосы с его лба жестом, который, может быть, считала нежным, но Ксандер ощутил хозяйским.

– Пойдем, – сказала она так, будто всё было ясно и уговорено, и положила всё ту же руку на его всё ещё машинально подставленное запястье.

– Куда? – вырвалось у него.

Она снова усмехнулась.

– Ко мне, конечно, глупый.