Король уныния

Пен была еще слишком молода, чтобы официально выйти в общество, а Джордж и Кэролайн заплатили целое состояние, чтобы о ней и ее здоровье не писали.

— Она моя сводная сестра, — уточнила я. — Один отец, разные матери. Уверена, что она посмотрела все футбольные матчи, которые когда-либо были записаны. Несколько лет назад на седьмой день рождения я подарила ей футболку с автографом Донована, ты бы видел ее улыбку.

От воспоминания у меня защемило сердце. Ее день рождения был за несколько недель до того, как ей поставили диагноз СХУ. Я взяла ее на матч местной команды, пока Джордж был на работе, а Кэролайн — на благотворительном обеде. С тех пор я не видела ее такой счастливой.

— Сколько ей сейчас лет? — спросил Ксавьер.

— Девять.

— Два года назад, — его взгляд прожег дыру на моей щеке, и я поняла свою ошибку.

Мое отречение произошло пять лет назад. Я фактически признаю, что нарушила условия раскола семьи.

Вивиан, Изабелла, Алессандра, а теперь еще и Ксавьер. Кроме Реи и самой Пен, людей, знавших, что я общаюсь с сестрой, можно было пересчитать по пальцам одной руки.

Эта мысль должна была привести меня в ужас, но что-то в Ксавьере приглушало мои обычные опасения. Интуиция подсказывала мне, что он умеет хранить секреты, и, хотя я не доверяла своей интуиции на сто процентов, когда речь шла о нем, он поделился достаточно личными деталями, чтобы я была готова отдать ему эту часть себя без особого сопротивления.

Тем не менее я подняла подбородок и встретилась с ним взглядом, осмеливаясь продолжить его мысль.

— Да.

Ксавьер не дрогнул под моим пристальным взглядом.

— Ей почти двузначное число, — сказал он. — Большая дата.

Итак, как чувствует себя девятилетка? Ты почти перешла на двузначное число.

У меня сжалось горло. Я так давно не обсуждала Пен ни с кем, кроме Реи, что разговор о такой простой вещи, как ее возраст, подрывал мое самообладание. Моя тайна бурлила во мне годами. Ей нужен был выход, и каким-то неожиданным образом я нашла его в Ксавьере Кастильо.

Он не стал расспрашивать о Пен или о том, как долго я с ней общаюсь. Он не спросил, общаюсь ли я с кем-то из семьи еще. Он вообще ни о чем не спрашивал.

Он просто смотрел на меня этими темными, бездонными глазами, и невидимая сила, которая привела меня сюда, снова дала о себе знать, побуждая довериться ему и хоть раз полноценно впустить кого-то в свою жизнь.

Мое самосохранение всячески сопротивлялось.

Моменты связи — это одно. Открыться кому-то — совсем другое.

К счастью, от принятия решения меня спасла знакомая тень, промелькнувшая по полу.

Я выпрямилась, переходя в рабочий режим, в то время как Ксавьер заметно напрягся.

— Твой отец, — Эдуардо сразу перешел к делу. — Он проснулся.

Они оставили меня наедине с ним.

Моему отцу было не до толпы, поэтому доктор Круз заставил всех остальных остаться в коридоре, а я… ну, я не знаю что мне делать.

У меня уже давно закончились слова, которые можно было бы ему сказать.

Тем не менее я подошел к кровати, и мое сердце забилось в тревожном ритме, когда его темные глаза остановились на мне.

— Ксавьер.

От его тонкого, как бумага шепота по моему позвоночнику пробежал холодок. Когда я видел его в последний раз, он мог нормально говорить, и я мог притвориться, что статус-кво все еще не нарушен. Даже если статус-кво был отстойным, по привычке в нем можно было найти утешение.

Но это? Я не знаю, что делать с этим человеком или ситуацией. Должен ли я простить и забыть, потому что он был смертельно болен? Разве последние мгновения его жизни перечеркнут мгновения моей, что он превратил в ад? Что должен сказать сын родителю, которого должен был его любить, но ненавидел?

— Отец, — я заставил себя улыбнуться. Но получилась гримаса.

Его измученный взгляд прошелся от моей копны волос до носков моих кроссовок. Затем он поднялся и остановился на моих трениках.

— Esos pantalones otra vez. — Опять эти штаны.

Моя челюсть сжалась. Конечно, первое, что он сказал за несколько месяцев, было связано с его неодобрением моего выбора. Статус-кво живет и дышит.

— Ты меня знаешь, — я засунул руку в карман и небрежно улыбнулся. — Я стремлюсь вызвать недовольство.

— Ты — наследник Кастильо, — огрызнулся он по-испански. — Веди себя соответственно, особенно… — приступ кашля разорвал его легкие. Когда он наконец стих, он хрипло вздохнул и продолжил. — Особенно когда через неделю я покину тебя.

Рука в моем кармане сжалась в кулак. Отец впервые признал свою смертность, и мне потребовалась вся сила воли, чтобы не вздрогнуть.

— Мы уже не раз говорили об этом, — сказал я. — Я не собираюсь возглавлять компанию.

— Тогда что ты собираешься делать? Вечно жить на мои деньги? Вырастить еще одно… — он снова кашлянул. — Вырастить еще одно поколение дегенератов, которые превратят семейное состояние в ничто?

Мониторы пищали от его учащенного сердцебиения.