Король уныния

— Повзрослей, Ксавьер, — жестко сказал он. — Пришло время… — на этот раз приступ кашля вывел его из строя на целую минуту. — Пришло время тебе хоть раз стать полезным.

— Ты хочешь, чтобы я, тот, кто не хочет и никогда не захочет работать, стал генеральным директором? Отец, предполагается, что у тебя хорошее деловое чутье, но даже я могу сказать, что это не самая лучшая стратегия.

Его кашель перерос в слабый смех.

— Ты? Генеральный директор Castillo Group, как сейчас? Нет. Я бы лучше поставил во главу пса Лупе. — Глаза отца скользнули к закрытой двери. — Эдуардо обучит тебя. Это твое наследие.

Моя рука болела от силы, с которой я ее сжимал.

— Нет, это не так. Оно твое.

Возможно, это грубо — спорить с умирающим человеком, но именно такими были наши отношения до самого конца: он пытался втиснуть меня в форму, в которую я не вписывался, а я сопротивлялся.

Было время, когда я пытался. До смерти мамы я проводил с ним все свое время, будь то на футбольном матче или в его офисе. Я жил мечтами, поглаживаниями по голове, общением по поводу общего будущего. Я собирался продолжить семейное наследие, и мы собирались править миром.

Это было до того, как мы стали злодеями в историях друг друга.

— Твое или мое — все равно, — рот моего отца искривился, эта мысль не нравилась ему настолько же, насколько мне.

Я смотрел в окно на сады. За ними лежала Богота, Колумбия и весь мир.

В нашем доме традиции были тюрьмой, в которую не попадало ни одно изменение, и никто не мог выйти. Я был к выходу ближе всех, но ярмо страха привязало меня к земле, как проклятие привязывает духов к смертным.

Я пробыл здесь всего один день и уже задыхался. Мне нужен был глоток свежего воздуха. Хотя бы один.

— Твоя мать оставила тебе письмо. — Пять слов. Одно предложение.

Это было все, что нужно, чтобы разрушить мою защиту.

Мое внимание вернулось к кровати, на которой сияла удовлетворенная улыбка отца. Несмотря на физическую слабость, он снова контролировал ситуацию и знал это.

— Она написала его, когда ты родился, — сказал он, и каждое слово обрушилось на меня, как валуны в лавине. — Она хотела подарить это письмо тебе на двадцать первый день рождения.

В ушах звенело, пока последствия его слов не обрушились на меня и не взорвались. Грибовидные облака взвились в воздух, лишив меня возможности дышать.

Все ее вещи были уничтожены в огне — фотографии, одежда, сувениры. Все, что могло напомнить мне о ней, исчезло.

Но если она написала мне письмо… мой отец не стал бы упоминать о нем, если бы оно не было в целости и сохранности. А если оно было в целости и сохранности, значит, частичка ее жизни продолжала жить.

Я сглотнул эмоции, разгоревшиеся в горле.

— Мне уже далеко за двадцать один.

— Я не помню. Это было так давно, — его голос угасал. У нас оставалось не так много времени до того, как он снова отключится, но мне нужно было знать о письме. Как оно не сгорело вместе с остальными ее вещами? Где оно было? И самое главное, что в нем было?

— Она хранила его в одном из наших сейфов, — еще один хриплый вздох. — Сантос нашел его, когда приводил в порядок мои дела.

Сантос был нашим семейным адвокатом.

Сейф объяснял, почему письмо было в целости и сохранности, но порождал еще массу вопросов.

— Когда он его нашел? — тихо спросил я.

Как долго отец скрывал это от меня и почему решил рассказать именно сейчас?

Он отвел взгляд.

— В верхнем ящике моего стола, — прохрипел он. Его глаза опустились, а дыхание стало более медленным.

Предчувствие впилось в меня зубами, когда я уставился на его распростертую фигуру. Он был кожа да кости, настолько хрупкий, что я мог бы переломить его пополам одной рукой, но, как и подобает Альберто Кастильо, даже со своего смертного одра он оказывал на меня неоправданное влияние.

В комнате было жутко тихо, несмотря на мониторы, и холодок тянулся за мной, когда я наконец повернулся и вышел.

Моя семья разошлась по залу, устав ждать. Только доктор Круз и Слоан остались за дверью.

— Я проверю твоего отца, — сказал доктор, достаточно проницательный, чтобы уловить мое переменчивое настроение. Он проскользнул в палату, и дверь закрылась за ним с тихим щелчком.

На лице Слоан промелькнуло беспокойство. Она открыла рот, но я проскочил мимо нее, прежде чем она успела вымолвить хоть слово.

В коридоре воцарилась странная подводная тишина, заглушившая все звуки, кроме стука моих шагов.

Тум. Тум. Тум.

В конце коридор разделялся на две стороны. Левая вела в мою спальню, правая — в кабинет отца.

Мне следует вернуться в свою комнату. Я был не в том состоянии, чтобы читать письмо, и какая-то часть меня беспокоилась, что никакого письма не было. Не думаю, что отец затеял какую-то нездоровую игру, в результате которой мои надежды рухнут.

Я повернул налево и успел сделать два шага, прежде чем болезненное любопытство нажало на кнопку повтора отцовского признания.

Твоя мать оставила тебе письмо. В верхнем ящике моего стола.

Я остановился и зажмурил глаза. Проклятье.