Король зимы

Элла древком копья ткнул одного из своих безумных колдунов. Тот жалобно взвыл, и Элла, кажется, поверил, что этот крик отвратит любое зло. Саксы уже успели разделить привезенное нами золото. Сам Элла повесил себе на грудь крест Сэнсама, остальные его воины расхватали тяжелые золотые торквесы из Инис-Видрина. Позже, ночью, когда опьяневшие саксы храпели, один из рабов рассказал нам историю падения Дурокобривиса. Принца Герайнта взяли живым и замучили до смерти. Артур плакал. Никто из нас не знал близко Герайнта, но было известно, что он человек скромный, не честолюбивый, он, не жалея сил, пытался сдержать катящиеся орды саксов. Некоторые рабы просили нас взять их с собой, но Артур не решился гневить хозяев.

– Когда-нибудь мы придем за вами, – пообещал он. – Непременно придем.

Саксы ушли на следующий день. Элла настоял, чтобы мы пробыли у Камней еще одну ночь. Он хотел быть уверенным, что мы не станем его преследовать. Заложников и проводника он взял с собой. Нимуэ молилась об их жизни, но Артуру прошипела зловеще:

– Кровь Ратэ на твоих руках.

Мы собрали вещи и приготовились к походу, который должен был начаться на рассвете следующего дня. С наступлением вечера Артур позвал меня и Саграмора сопровождать его в прогулке до темневшего на юге леса. Некоторое время мы, казалось, просто бесцельно бродили, но наконец Артур остановился под огромным дубом, обросшим длинными бородами лишайника.

– Я чувствую себя отвратительно грязным существом, – проговорил он. – Сначала не сдержал клятву, данную Беноику, а теперь покупаю мир жизнями сотен бриттов.

– Ты не мог бы спасти Беноик, – возразил я.

– Королевство, которое покупает поэтов вместо копьеносцев, не заслуживает спасения, – добавил Саграмор.

– Мог я его спасти или нет, – пробормотал Артур, – значения не имеет. Я поклялся Бану и не сдержал клятвы.

– Человек, чей дом горит, не обязан носить воду в костер соседа, – сказал Саграмор.

Его черное лицо, такое же непроницаемое, как у Эллы, пришлось по нраву саксам. Многие сталкивались с ним в бою и считали, что он какой-то демон, призванный Мерлином.

– Боги, может, и простят мне, – продолжал Артур, – но я себя не прощу. А теперь я еще плачу саксам, чтобы они убивали бриттов. – Его передернуло от самой этой мысли. – Прошлой ночью я жаждал появления Мерлина, чтобы услышать его одобрение того, что мы творим.

– Он одобрит, – сказал я.

Нимуэ осудила Артура, принесшего в жертву Ратэ, но она всегда была чище и совестливее Мерлина. Платить золотом – на это она могла согласиться, но невозможно расплачиваться кровью бриттов, даже если они твои враги.

– Не важно, что думает Мерлин, – сердито сказал Артур. – Нимуэ права. Я буду в ответе за все смерти в Ратэ.

– Но что еще ты мог сделать? – спросил я.

– Ты не понимаешь, Дерфель, – с горечью проговорил Артур. – Я знал, что Элла потребует чего-то большего, чем золото. Это саксы! Они не хотят мира, им нужны земли. Я знал и потому взял с собой этого несчастного человека из Ратэ. Элла еще не попросил, а я уже готов был отдать. Сколько же человек умрет из-за моей проницательности? Три сотни? Смерть, рабство, разорение. И за что? Чтобы доказать, что я лучший воин, чем Горфиддид? Разве моя жизнь стоит стольких загубленных душ?

– Эти души, – сказал я, – сохранят трон Мордреду.

– Еще одна клятва! – тяжело вздохнул Артур. – Как мы опутаны этими клятвами! Я связан данной Утеру клятвой возвести его внука на трон, связан клятвой Леодегану вернуть ему Хенис-Вирен.

Он резко замолчал. Саграмор встревоженно посмотрел на меня, ибо мы оба впервые услышали о клятве драться с Диурнахом, ужасным ирландским королем, захватившим землю Леодегана.

– И все же, – печально произнес Артур, – я чаще, чем кто-либо, нарушаю свои клятвы. Я нарушил клятву, данную Бану, нарушил клятву, данную Кайнвин. Бедняжка Кайнвин.

И это мы слышали впервые. Прежде Артур не выказывал так открыто сожаление о разорванной помолвке.

– Может, стоит предупредить их? – тихо проговорил Артур.

– И потерять наших заложников? – жестко спросил Саграмор.

Артур покачал головой:

– Я поменяюсь с Балином и Ланвалем.

Раскаяние Артура, метание его души между совестью и долгом было так велико, что он готов был решить этот спор ценой собственной жизни.

– Мерлин бы посмеялся надо мной, – сказал он.

– Да, – согласился я, – посмеялся бы.

Совесть Мерлина, если она вообще существовала, была лишь шуткой богов. Совесть Артура была его тяжкой ношей.

Сейчас, стоя в тени дуба, он скользил взглядом по мшистой лужайке. День съедали сумерки, и казалось, разум Артура погружался во мрак сомнений. Неужто он действительно собирался все бросить? Отправиться к Элле и заплатить своей жизнью за жизни людей из Ратэ? Так, в молчании, протекли долгие мгновения. Потом волна честолюбия захлестнула отчаяние, словно прилив, скрывающий бледные пески Инис-Требса.