Королева Бедлама

Сердце Мэтью тяжело забилось и затрепыхалось в груди. На лбу выступил холодный пот. Он хотел заглянуть в истинное лицо Капелла, ибо остатками разума понимал, что это лишь наважденье, никакой головы нет, однако отвернуться было решительно, абсолютно невозможно. Чья-то рука о семи пальцах потянулась к нему, и голос, горячим воском ожегший уши, проговорил: «Не противься, Мэтью, не упрямься».

Ему не хотелось поддаваться наважденью, но ничего другого не оставалось, ибо в следующую минуту, или секунду, или иной промежуток времени он почувствовал, что падает в пропасть, только внизу не голубая река, а белая глазурь торта. Тело его сползло со стула, он услышал злобное хихиканье и свист клинка в воздухе, а потом все исчезло. Он остался один в темноте.

В этом маленьком царстве тьмы ему пришло в голову, что на Капелла зелье не подействовало. Как же такое может быть, если они оба пили из одной непочатой бутылки? Любопытно, подумал он, а его тело начало уплощаться и растягиваться, превращаясь в своего рода воздушный змей.

Мэтью заходил на посадку. Что-то стремительно приближалось к нему снизу, но он не знал, что именно. Потом он ударился о какую-то мягкую поверхность, и чей-то мужской голос вдалеке произнес: «Он весь твой, милая, только не убей его», а потом на него накинулся дикий зверь: горячее дыхание ударило в шею, острые когти вонзились в плечи.

Кажется, с него стягивали брюки… А может, сдирали кожу? Мэтью открыл рот, думая закричать, но чей-то пылающий рот схватил его крик и разодрал на куски скрежещущими зубами. Затем рот принялся яростно сосать его губы, словно задумал их оторвать, а потом вместе с когтями двинулся куда-то вниз. Достигнув места назначения, рот начал сосать так сильно, что ягодицы Мэтью поднялись в воздух и там зависли.

Сквозь едва приоткрытые веки он видел мерцание свечей и свирепую тень с растрепанными волосами, усевшуюся на него верхом. Поясница хрустнула, зубы щелкнули, мозг задребезжал в черепе. Потом его схватили, резкая боль пронзила чресла… Мэтью боялся, что пульсирующее влажное чрево завяжет его член в узел, такой могучей хваткой вцепилось оно в его естество. Тень долбила и долбила его, не зная ни усталости, ни пощады.

Несмотря на наркотическое забытье, лихорадку отвердевшей плоти и ступор разума, Мэтью прекрасно понимал, что с ним делают. Его бросили на растерзание Чарити Леклер, дабы на время утишить бешеное чрево, и теперь ему оставалось лишь стиснуть зубы и терпеть. Его швыряли, молотили, топтали, возбуждали и долбили — вновь и вновь, без передышки. Пол стал потолком, а потолок — полом; в какой-то миг кровать треснула, и весь колыхающийся мир пополз куда-то в сторону. Губы сосали его губы, одна рука дергала волосы, другая мяла мошонку, и горячие бедра, едва не ломая кости, остервенело ерзали по его чреслам.

Мэтью наполовину сполз с кровати, но какой именно половиной?.. Светлые кудри болтались у него перед глазами, влажные перси прижимались к груди. Кошачий язык то и дело лизал губы. Удары женского лобка о чресла выколачивали из Мэтью ритмичные утробные звуки, прерывавшиеся лишь изредка, — в эти мгновения уши его пронзал сладострастный вопль бесноватой леди. Затем, после короткой передышки, длившейся не более восьми секунд, Мэтью схватили за лодыжки и стащили вместе с простынями на пол, где мисс Леклер продолжила демонстрировать искусство разврата. Мэтью готов был поклясться, что чувствует, как его душа рвется вон из тела. После множества извержений жизненной энергии — вероятно, тому поспособствовало коварное зелье — он начал стрелять одним лишь воздухом.

Леди все кричала и кричала. Дабы сдержать очередной крик, она принялась жевать его правое ухо, словно кукурузный кекс. Мэтью превратился в облачко пара, в привидение; наблюдая сквозь полусомкнутые веки за этой вакханалией в оранжевых тонах, он думал, что мисс Леклер есть чему поучить Полли Блоссом: такие штучки та видела, пожалуй, лишь в опиумных снах.

Наконец — ох, неужели! — долбежка начала ослабевать. Тело на груди Мэтью отяжелело, казалось, от него поднимались клубы пара, как от раскаленной крыши после дождя. Шею его свело судорогой, поясницу ломило. Глаза, точно пушечные ядра, катились по опустошенному полю брани. Он погрузился в забытье.

А потом резким рывком был возвращен в мир живых. Мэтью мотало из стороны в сторону, и он сперва решил, что ненасытная нимфа вновь принялась за работу, но, разлепив опухшие веки, увидел вокруг себя салон кареты. Было раннее утро; на востоке только-только показалось красное солнце. Он сообразил, что на него кое-как натянули прежнее платье и теперь везут обратно в Нью-Йорк.