Королева Бедлама

Сиденье напротив пустовало. Он услышал треск кнута и ощутил вибрацию кареты, влекомой на юг четверкой лошадей. Тут заднее колесо попало в особо глубокую яму: пятая точка Мэтью оторвалась от сиденья и резко опустилась обратно. При этом часть веса пришлась на больное яичко, отчего Мэтью едва не произнес имя Господа всуе. Надо каким-то образом зафиксировать себя на сиденьях, подумал он, не то его побитая мошонка не переживет поездки. Лошади резво скакали вперед, и карета трещала, стонала и хрипела на ухабах. Чувство было до боли знакомое.

Тьма вновь поднялась и поглотила Мэтью. Очнувшись — опять-таки с ломотой и немилосердной болью во всех частях тела, — он заморгал от яркого света. Видимо, прошло часа два. В голове по-прежнему стоял туман, глаза слипались. А винтаж-то оказался забористый, подумал Мэтью. Но нет, нет… мозг отказывался работать как следует. Мэтью поднял руки и потер виски, пытаясь разогнать ленивую кровь.

Дело не в вине, дошло до Мэтью, иначе на Капелла тоже подействовали бы его чары. Видимо, отравой смазали стенки бокала. Да. Отрава была в бокале — с тем расчетом, чтобы вино из непочатой бутылки налили обоим, но жертвой стал лишь один.

Непонятно только, зачем это было сделано. Разве что остальные присутствующие отдали Мэтью на милость Чарити Леклер, дабы поберечь собственную шкурку. Если эта ненасытная бабища ведет себя так каждый вечер, она, должно быть, уже почти свела их всех в могилу. Что ж, зато теперь сомнений нет: он точно не девственник, пускай произошедшее этой ночью скорее напоминало разбойное нападение, нежели плотские утехи. А больше всего Мэтью боялся, что через несколько дней (или иной промежуток времени, который понадобится его телу и уму для восстановления сил) он начнет предаваться фантазиям о том, каково это — вновь повстречать мисс Леклер в спальне, только на сей раз трезвым, а не под действием парализующего зелья.

Возможно, у хозяина имелась и другая причина, рассуждал Мэтью, подскакивая вместе с каретой на каждом ухабе. Его опоили затем, чтобы не шастал ночью по владениям, пока хозяин спит. Чарити Леклер была лишь глазурью на торте.

Ерунда какая-то. Эта история про сирот, работающих по хозяйству и на винодельне… Разумеется, на вчерашнем пиру их тоже обслуживали сироты. Но какое до этого дело Масочнику?

Мэтью вспомнил, как его обокрали, и машинально схватился за карманы: часы и ключ были на месте. У Сайласа есть дурная привычка, говорил Капелл. Привычка, ну-ну.

Он усилием воли вытряхнул из головы мысли и попытался уснуть, ибо изможденное тело его требовало отдыха. Вскоре колеса кареты покатили по знакомой грязи: наконец-то Нью-Йорк! Серебряные часы показывали тринадцать минут одиннадцатого. Пятничным утром улицы города, как всегда, полнились спешащими по делам телегами, экипажами и пешеходами (Мэтью поймал себя на том, что мысленно называет эту толчею «нью-йоркской»). Лошади теперь шли шагом, но упорно двигались к месту назначения. Когда карета повернула на набережную, Мэтью ощутил явственный запах дыма. Собственно, в самом запахе не было ничего удивительного — на многих здешних предприятиях что-то жгли, — однако по мере приближения к дому Григсби воздух помутнел и пожелтел. Значит, в самом деле пожар. Мэтью высунулся из полукруглого окна кареты и с ужасом увидел, что пламя полыхает возле дома печатника и оттуда же валят клубы дыма.

Горит молочный погреб!

Мэтью заорал кучеру: «Я выйду здесь!» — распахнул дверцу и выскочил наружу. Колени тотчас подогнулись, пах пронзила острая режущая боль, и он едва не рухнул наземь, но его влекло вперед вопреки силе земного притяжения. Да, сомнений быть не могло: горел молочный погреб, а с ним — и нехитрые его пожитки.

Впрочем, Мэтью еще с улицы увидел, что пламенем объято вовсе не его миниатюрное имение; огонь и дым валили из колодца за погребом. С колотящимся сердцем Мэтью подошел, вернее, приковылял поближе и увидел, что костер жгут печатник с внучкой. В руках оба держали грабли, которыми прибивали спрыгивающие на траву языки пламени.

— Что такое?! — спросил Мэтью.

Берри, обернувшись, взглянула сперва на его землистое лицо, а затем опустила глаза на пах, как будто поняла, где он провел ночь.

— Мэтью, ты вернулся! — заулыбался румяный от жара Григсби. В cедом хохолке его застряли хлопья пепла, а нос был перепачкан сажей. — Где ты был?

— В отъезде, — ответил он.

Берри отвернулась и прихлопнула поползшую по траве когтистую лапу огня. Пепел взмывал над костром и витал в воздухе серым снегом.

— Что вы жжете?

— Хлам, — ответил Григсби и многозначительно подергал бровями. — По вашему приказу, сэр.

— По моему приказу?

— О да, сэр. Надеялись угодить хозяину дома.

— Хозяину до…

Мэтью умолк, ибо заглянул в костер и увидел в красном пекле сплавленную мешанину очертаний, в которой угадывались контуры бывших ведер, инструментов, ящиков и неизвестных предметов, завернутых в пылающую рогожу. Тут взгляд его упал на дырявую мишень для стрельбы из лука — за секунду до того, как соломенное ее нутро вспыхнуло синим пламенем.