Королева Бедлама

Прежде чем рука добралась до цели, Мэтью ударил Дальгрена апперкотом в подбородок. Получив в свою очередь удар рукоятью — красная дымка на мгновение полностью застила глаза, — он вдруг обнаружил, что летит через стол и падает с другой стороны, сметая на пол все столовые атрибуты истинного джентльмена, как то: серебряные блюда, подносы, супницы и приборы. И вот он уже лежит на животе, придавив телом собственные руки, в голове звенят колокола и ревут дикие звери… а Дальгрен, пошатываясь, обходит стол, истекая кровью и готовя шпагу к смертельному удару.

Мэтью встал.

Кинул в Дальгрена стул — тот пинком отбросил его в сторону. Тогда Мэтью, даже не глядя на шпагу, бросился на противника. Острие клинка проткнуло сюртук, но плоть не задело. Мэтью схватил графа за рабочую руку, и они вновь сцепились лицом к лицу: он колошматил Дальгрена по голове, тот одной рукой пытался ударить его рукоятью в висок, а другой царапал ему лицо. Они отскочили от стола и завертелись на месте, точно волчки.

Пока Мэтью сражался за свою жизнь, в голове у него крутилась одна мысль.

Слова Хадсона Грейтхауса: «Однажды ты встретишься лицом к лицу с негодяем, которого хлебом не корми, дай вспороть тебе брюхо. Ты его узнаешь, поверь мне. Когда придет время».

Мэтью в самом деле его узнал.

Он опять увидел, как рука Дальгрена поползла под жилет. Мэтью хотел схватить его за запястье, но очередной удар рукоятью в висок едва не вышиб ему мозги. Где рука Дальгрена?! В груди вспыхнула паника. Где?..

Вдруг рука появилась. Рука о шести пальцах, один из которых был стальной и невероятно острый.

Мощно охнув и вложив в удар всю свою дьявольскую силу, граф вогнал кинжал прямо в живот Мэтью.

Раздался громкий лязг.

Дальгрен вскрикнул, как женщина, и отшатнулся. Кинжал вывалился из сломанной, безвольно повисшей кисти. Шпага тоже с грохотом полетела на пол. Граф вытаращил глаза от ужаса, а в следующий миг они распахнулись еще шире: Мэтью достал из-под собственного жилета небольшой — размером с раскрытую ладонь — фруктовый поднос, прикрывавший брюхо от того самого кинжала, о котором его предупреждал умудренный опытом Хадсон Грейтхаус.

А все-таки в одном Дальгрену надо отдать должное, подумал Мэтью. Большой палец он не оттопыривает.

Граф помотал головой, и его мокрые светлые волосы встали торчком, будто рога. Мэтью воспользовался этим шансом и с размаху впечатал поднос ему в лицо. Когда Дальгрен попятился и ошалело крутнулся на месте, прижимая к груди сломанное запястье, Мэтью ударил его еще раз. И еще. Пруссак упал на бордовые портьеры, висевшие на дверях в сад, но не дал себе свалиться на пол, — видимо, гренадеру падать не положено. Мэтью отшвырнул фруктовый поднос в груду посуды на полу, сорвал портьеры с карниза и накинул их на голову противнику. Затем, морщась от боли, но двигаясь решительно и неумолимо, он схватил стул и от всей души нанес графу Антону Маннергейму Дальгрену последний удар. Фехтовальщик вышиб двери, пролетел через террасу и рухнул в пруд с золотыми рыбками, где начал отплевываться и вяло копошиться под набравшими воды портьерами.

Мэтью упал на колени.

Едва ли прошло много времени, прежде чем он снова смог двигаться, потому что с улицы по-прежнему летели редкие вскрики и проклятия. Мэтью подполз к Чарити Леклер и по стонам понял, что та еще жива. Пожалуй, если ей хватит времени задуматься о жизни, она точно пересмотрит свои взгляды на то, ради чего пришла в этот мир.

Мэтью поднялся и, шатаясь, побрел по коридору.

В дверях лежал Лоуренс Эванс с огромным черным синяком на лбу и разбитым в лепешку носом. На полу у его правой руки валялся нож. Недалеко от него сидел, зажимая ладонью кровавый круг на левом плече, Диппен Нэк. Нос его был закрыт белой повязкой, а под обоими глазами красовались синяки — дело рук Мэтью. Черная дубинка, потрудившись на славу, отдыхала рядом.

Мэтью даже решил, что его слишком долго били по голове, и теперь у него галлюцинации. Он поморгал и убедился, что не бредит.

Нэк зарычал:

— На что пялишься, мать твою?

Мэтью перешагнул через тело Эванса и вышел на солнце.

Сражение, гремевшее еще несколько минут назад перед домом, закончилось, но в воздухе еще висела пыль, поднятая копытами и сапогами. Сразу было ясно, кто одержал победу, а кто потерпел поражение. Мальчики — те, кто не валялся на земле, корчась от боли и зажимая раны, — стояли с поднятыми руками, а вокруг них, вооруженные тесаками, дубинами и шпагами, стояли те самые констебли, которые, по убеждению Мэтью, из рук вон плохо справлялись со своими обязанностями. Он насчитал восемь человек. А, нет, еще двое шли по дороге, погоняя топорами и мушкетами пятерых мальчишек. Неподалеку гуляли около дюжины лошадей: одни — нервно прыгали, другие — мирно щипали травку вместе с овцами, безразличные к людским войнам.

Сквозь пелену пыли Мэтью разглядел миниатюрного человечка в канареечно-желтом сюртуке и треуголке. Уронив руку с пистолетом, он молча замер над распластанным телом.