Королева Бедлама

Вдруг она повернула к нему голову. Глаза ее увлажнились, но по-прежнему смотрели рассеянно. Губы разошлись, однако с них не сорвалось ни звука. Она закрыла рот, сделала глубокий вдох, и Мэтью вдруг осознал, что в этот миг голос ее разума говорит: все, задам этот вопрос в последний раз и уйду навсегда.

Единственная слеза скатилась по ее правой щеке.

Лицо по-прежнему было бесстрастным. Царственным. Губы разомкнулись — видно было, что для этого потребовалось нечеловеческое усилие воли.

— Молодой человек, — проговорила она надсадным шепотом, — прибыл ли «Ответ короля»?

Мэтью ответил:

— Да, мадам. Прибыл.

По этому сигналу в комнату матери вошел Тревор Кирби.

Он снова был хорош собой. Серый сюртук в тонкую черную полоску, серый жилет — это платье успешного адвоката вместе с черными, начищенными до блеска туфлями досталось ему в подарок от бюро «Герральд». Хадсон Грейтхаус закатил истерику по этому поводу, но Мэтью уперся рогом — а когда Мэтью упирался рогом, даже стрелки на серебряных часах, снятых с побитого тела Саймона Капелла, останавливали свой бег. Часам, кстати, тоже досталось, но… Они по-прежнему ходили.

После того как Тревор принял ванну, побрился, постригся, несколько дней хорошо ел и относительно хорошо спал, лихорадочный огонь в его глазах поугас, а острые черты осунувшегося лица немного сгладились и даже приобрели некоторую округлость. Никто никогда не разглядел бы в этом молодом человеке с решительной поступью, опрятными ногтями и копной черных волос, аккуратно причесанных на пробор, убийцу трех человек: он был похож на преступника не больше, чем Саймон Капелл — на ректора университета. Вдруг Тревор запнулся, и лицо его омрачила тень неуверенности. Он покосился на Мэтью… один лишь Мэтью мог разглядеть всю глубину стыда и душевных терзаний в его глазах.

Миссис Суонскотт охнула, увидев призрака. Ее спина на мгновение одеревенела, лишь пальцы стискивали и отпускали подлокотники кресла, стискивали и отпускали… Затем она решила покинуть свой трон и начала медленно подниматься на ноги. Из глаз хлынули слезы, прежде сдерживаемые плотиной разума, и она очень четко произнесла:

— Сын мой!

Рамсенделл и Хальцен одновременно кинулись к пациентке, чтобы в случае чего предотвратить падение, ибо все ее тело забила крупная дрожь. Однако ноги ее не подвели, она уверенно стояла — подобно иве, чей ствол гнется и гнется к земле, никогда не ломаясь.

Тревор без слов одолел разделяющее их расстояние — Мэтью навсегда запомнил этот путь, пускай близкий, но невыразимо трудный. Сын обнял мать, мать положила голову на плечо сыну и зарыдала. Тревор тоже рыдал, ничего не стыдясь и не боясь, и, если сейчас кто-нибудь осмелился бы сказать, что этих людей не связывают кровные узы, Мэтью без раздумий пришиб бы этого человека, будь он хоть в десять раз сильнее Хадсона Грейтхауса.

Ему пришлось отвернуться, подойти к окну и выглянуть в сад, что был единственной отдушиной и спасением этой леди. Королевы Бедлама не стало, царство ей небесное.

— Пойду, пожалуй, — сказал Рамсенделл, подходя к Мэтью, — заварю всем чаю.

Тревор помог матери сесть на стул рядом с кроватью и пододвинул себе второй стул. Он стиснул ее руки в своих ладонях и молча слушал, как она грезит наяву.

— Твой отец, — сказала она, — вышел прогуляться. Ненадолго, скоро вернется. — Глаза ее вновь наполнились слезами. — Он сам не свой от волнения, Тревор. Это из-за… из-за… — Рука вспорхнула ко лбу, точно бабочка. — Прости, я сегодня плохо соображаю, сынок. Извини меня.

— Все хорошо, — заверил ее Тревор бесконечно ласковым и терпеливым голосом. — Это ты меня прости. Я обещал приехать, но не успел. Простишь?

— Простить… тебя? — озадаченно переспросила миссис Суонскотт. — За что? Ты же здесь! Ох… так горло пересохло, даже говорить не могу.

— Чаю? — Рамсенделл протянул им обоим по чашке.

Миссис Суонскотт взглянула на врача и нахмурилась, пытаясь понять, кто это такой. Затем она окинула взглядом комнату, и даже Мэтью увидел, как в голове у нее складывается, разворачивается, подобно свитку, некая картинка. Или, скорее, разматывается длинная нить, уводящая в неизвестный темный коридор. Чтобы вернуться к понятному и знакомому, миссис Суонскотт просто посмотрела на Тревора и сделала глоток чаю.

— Твой отец… — повторила она, — скоро вернется. Вышел прогуляться. Столько тревог у него…

— Да, знаю, — кивнул Тревор.

— Погляди на себя! — На печальном лице старухи забрезжила улыбка. — Какой ты красавец! Скажи… как дела у Маргарет?

— У Маргарет все хорошо, — решил соврать он.

— Какой чудесный день! — Она вновь повернула голову к окну. — Мой сынок там лежит. Мой малыш. Ох…

Что-то страшное пришло ей на ум: она опустила голову и ссутулилась под невыносимым сокрушительным бременем. Какое-то время она молча сидела в этой позе, а остальные присутствующие терпеливо ждали.

— Ничего не делайте, — спокойным тоном произнес Рамсенделл.

Прошло секунд пятнадцать или двадцать. Потом миссис Суонскотт вдруг резко втянула воздух — словно забыла, как дышать, — подняла голову и улыбнулась сыну, обратив на него пустой, выжженный дотла взор: