Королева Бланка

— Коли пришли бы к нам сарацины, я первый стал бы резать, душить и топить в болоте этих чернобородых слуг сатаны. Убивал бы всех, даже детей и особенно женщин! Не к тому ли призывает на страницах Библии Господь Бог? Но это племя живёт на своей земле, и они пока не суются в Европу, а потому убивать их заставляет только война за обладание Гробом Господним, который находится в их владениях.

— Хорошо сказано, брат мой! Клянусь, я буду поступать так, как ты сказал!

— Это всё, Луи, больше я ничего не могу сообщить тебе об императоре. Дальше узнаешь всё сам, когда он вернётся их похода. А отплыл он, как ты уже понял, вовсе не затем, чтобы уничтожать сарацин.

— Ты побудешь ещё у нас, Тибо? Мне нравится с тобой беседовать.

— Я получил известие из Провена — внезапно заболела Агнесса. Сегодня же еду домой.

И Тибо поднялся с подушек.

— Мне очень жаль, — произнёс Людовик, вставая со стула. — Приезжайте оба, когда моя двоюродная тётя поправится.

— Непременно, брат.

Глава 2. Ветерок ереси в покоях короля

Юный король отправился искать кормилицу. Непонятное слово, как заноза, не давало ему покоя, тем более что слышит он его не впервые.

Он нашёл кормилицу в спальных комнатах, она как раз только что уложила спать маленького Карла. Рядом уже посапывали в кроватках полуторагодовалая Изабелла и пятилетний Филипп. Кормилица, пожилая женщина родом из Лангедока, долгим взглядом посмотрела на Людовика, тяжело вздохнула и вполголоса промолвила:

— Нелегко тебе, дитя моё. Знать бунтует, нет от неё покоя ни тебе, ни матери. Ну да где плохо лежит, туда вор и глядит.

— Знать — опора трона, — вспомнил Людовик фразу, которую часто слышал на Королевских советах.

— Суть обручи у бочки, — сделала вывод кормилица. — Только как не дать ей течь, если один из них, а ещё хуже — два, слабы? Но такое нынче время: сюзерена уважают, если он силён, и нападают на него, когда он слабеет.

— Да, Гелинда, только я к тебе не за этим…

Но тут, увидев предостерегающий жест кормилицы и её взгляд, в тревоге метнувшийся к спящим малюткам, Людовик приглушил голос.

— Ты знаешь, что такое Грааль? — спросил он.

Кормилица удивлённо воззрилась на своего питомца.

— Бог мой, дитя моё, что за непонятная у тебя причуда? Где ты слышал это слово и отчего решил, что мне об этом известно? — так же негромко спросила она. — Но идём-ка отсюда — упаси Бог, разбудим деток.

— Пойдём ко мне, там никого нет.

Они вышли из спальни, оставив у дверей постоянно дежурившую здесь няньку, и прошли в кабинет короля. Людовик кивком указал старушке на скамью, сам сел рядом.

— Мне посоветовала обратиться к тебе матушка, — сообщил юный король.

— Так я и подумала. Но где всё же ты слышал это слово? — снова спросила кормилица.

— Прибыли гонцы от сенешаля Каркассона Юмбера де Боже. У него большое войско, но он не осаждает Тулузу, а опустошает равнину. Епископ Гийом говорит, что теперь тулузцам не поможет никто, даже Святой Грааль. Что это? Быть может, речь идёт о ревнителе веры, союзнике еретиков?

Кормилица долго молчала, опустив голову, недвижимая, глядя в пол. Казалось, она о чём-то размышляла, мелко кивая в ответ на свои мысли, порождённые у неё в уме далёкими воспоминаниями. Взгляд её упал на стол, и в глазах её заплясали огоньки свечей, горевших по обеим сторонам стола.

Людовик соскочил на пол.

— Я вижу, Гелинда, ты собираешься посвятить меня в некую тайну. Но я хочу, чтобы её знал и мой брат Робер. Ничего ведь нет дурного в том, что и он услышит твой рассказ? Он граф Артуа, почти что король, и должен знать то же, что и я.

И он выбежал из кабинета. Вскоре он вернулся, но уже со своим братом — принцем Робером, круглолицым, светловолосым, одиннадцатилетним мальчиком. Оба швырнули подушки на пол и, усевшись на них напротив кормилицы, не сводя с неё глаз, принялись слушать.

— По-разному люди говорят и пишут, объясняя значение этого слова, — так начала свой рассказ Гелинда. — По сути, Грааль — священный предмет. У одних это чаша, у других — камень изумруд, выпавший из короны Люцифера, когда летел он с небес на землю, низвергнутый Богом. Но что бы это ни было, Грааль виден только избранным и источает свет, затмевающий пламя свечей.

Поэты видят в этом предмете чашу, из которой пил Христос на Тайной Вечере накануне дня распятия. И вот, когда совершилось зло небывалое, один из учеников Иисуса по имени Иосиф принёс эту чашу на холм и собрал в неё несколько капель священной крови, которая вытекла из раны Христа, нанесённой Ему копьём солдата.

Чаша это или камень, — предмет этот так или иначе святой и хранится в одном из замков, причём в глубокой тайне. Замок этот — и крепость, и храм. Такой только один, и зовётся он Монсегюр, а гору, на которой он стоит, воздвигли титаны.

— Я слышал о нём, там обитают катары, — перебил Робер.

— Выходит, эта чаша у них? — спросил Людовик. — А как же камень?

Кормилица пояснила:

— Если верить некоему поэту Эшенбаху, то это не чаша, а камень из короны дьявола, ибо устроил этот мир он.

— Как… — растерянно пробормотал юный король. — А разве не Бог?