Королева красоты Иерусалима

– Молодец, – сказал он. – Ты нравишься мне все больше и больше. Когда Бекки исполнится семнадцать, мы, надеюсь, объявим о вашей помолвке. А пока знай, что я считаю тебя членом семьи. Ты такой же мой зять, как Давид и Моиз.

– Для меня это большая честь, сеньор Эрмоза, благодарю вас от всего сердца.

– Не благодари меня, только будь здоров и береги мою дочь. А теперь, когда она наконец-то благополучно вернулась, пришло время поесть. Давай, Роза, накрывай на стол.

Габриэль заметил, что Луна и Рахелика заперлись в комнате. Странное поведение Луны в последнее время очень его беспокоило. Она сильно похудела и утратила сияние, которое всегда излучала. Его дочь печальна, а он не знает почему. Счастье, что Рахелика сейчас с ней, в их детской комнате, счастье, что Луна не одна.

При взрыве в отеле «Кинг-Дэвид» был убит девяносто один человек. Сорок один араб, двадцать восемь британцев, пять иностранцев и семнадцать евреев. В ту ночь Давид остался ночевать в мастерской, на усыпанном опилками полу, вместе с хозяином и другими работниками. Не было никакой возможности выйти из мастерской и добраться до дому. Если бы в доме тестя был телефон, он дошел бы до телефона-автомата на ближайшей почте и сообщил бы, что с ним все в порядке. Он вспомнил, как Луна рассказывала, что, когда они жили в большом доме на Кинг-Джордж, у их соседа-врача был телефон.

Много воды утекло в реках вокруг Иерусалима с того времени, когда семья Эрмоза жила на улице Кинг-Джордж, и вода эта была в основном мутной. Здоровье его тестя сильно пошатнулось, дела шли из рук вон плохо. Вопрос о продаже лавки повис в воздухе, у самого Давида мнения на этот счет не было. При всем своем серьезном отношении к браку с Луной он никогда не чувствовал особой близости к тестю и тем более к теще.

Собственно, он не чувствовал близости и к жене. Как он мог думать, что если женится, то все само собой устроится? Как он мог думать, что другая женщина, пусть даже такая сногсшибательная красавица как Луна, сможет занять в его сердце место Изабеллы?

Он тосковал по ней. С тех пор, как он оставил ее плачущей на причале Местре, ночи не проходило, чтоб он не думал о ней. Он вспоминал вновь и вновь тот первый раз, когда увидел ее. Изабелла катила на велосипеде, в шортах, открывавших загорелые длинные ноги. Завязанные узлом полы белой рубашки обнажали округлый загорелый живот, большие крепкие груди как будто рвались наружу из-под рубашки. Он помнил ее смуглое красивое лицо и миндалевидные глаза, ее длинные волосы, схваченные лентой.

– Чао, белла! – крикнул он, и она остановила велосипед. И с этой минуты его жизнь переменилась.

Он, которого друзья называли Соломоном, потому что у него была тысяча женщин, он, который каждую ночь проводил с другой, пал к ногам прекрасной итальянки, назвавшейся Изабеллой. Как он мог поверить, что, оставив ее рыдающую на причале в Местре, он вскоре сможет ее забыть? Даже ухаживая за Луной, он не забывал Изабеллу, но тогда он подавлял в себе это чувство, поскольку твердо решил жениться, завести семью, детей. Но как завести детей, если он даже не подходит к жене? Моиз и Рахелика поженились позже, а уже ждут ребенка, а они? Откуда возьмутся дети? Он должен спать с женой, он должен сделать ей ребенка, иначе пойдут разговоры. Луна не заслужила пересудов, она хорошая девушка, он должен измениться. Вот пусть только пройдет сегодняшняя ночь, ну а завтра он, ей-богу, изменится…

– Нам нужно поговорить, – заявляет Рахелика Моизу.

– Мы все время говорим, любовь моя, – отвечает он и целует ее в живот.

– Я серьезно. Это касается Луны и Давида.

Моиз напрягается.

– Что касается Луны и Давида? Что опять приключилось?

– Ты знаешь, что они не спят друг с другом?

– Что-что?

– То, что слышишь. Твой хваленый Соломон, у которого была тысяча женщин, этот профессиональный любовник, не спит со своей женой.

– Рахелика, это не наше дело.

– Да нет же, наше! Мы поженились позже них, а я уже беременна. Мне неловко перед сестрой. Скоро об этом начнут говорить.

– И все-таки, повторяю, это не наше дело.

– Моиз, есть что-то такое, что ты знаешь о Давиде и не говоришь мне? Ты ведь не просто так ведешь себя, будто ничего не видишь и не слышишь, я тебя знаю. – Любовь моя, прости, но то, что я знаю о Давиде, касается только его и меня. Я не могу говорить с тобой о своем лучшем друге.

– Это давно касается не только его и тебя, – сердится Рахелика и поднимается с дивана. – Если он женился на моей сестре и не приходит к ней по ночам, это уже не шутки.

– Душа моя, ты же знаешь, как я тебя люблю и уважаю, и все-таки я не согласен обсуждать с тобой личную жизнь других людей.

– А ты думаешь, я согласна? Думаешь, легко мне было говорить об этом с сестрой? Думаешь, ей легко было говорить об этом со мной? У нас не говорят о таких вещах. Никто никогда не объяснял нам, что делают и чего не делают в ночь после свадьбы. Когда-то матери объясняли своим дочерям, а отцы – своим сыновьям, а у нас – молчание. Мама ничего мне не сказала о том, как нужно себя вести.

– Ну вот ты не знала, радость моя, и что?