Королева острова

Невзирая на мои сомнения, мужчине, утверждающему, что он предан тебе, и пытающемуся освободить твою бабушку, все же следовало дать поблажку. Мы могли бы снова стать друзьями. Это у нас выходило лучше, чем быть любовниками.

Но он захрапел, стиснув мои бедра, и я просто не знала, есть ли этой поблажке предел.

Гренада, 1790. Мой мир

Вооружившись купчей, составленной Томасом, мы с ним отправились на гору Куа-Куа. Тот же путь вел к поместью Бельведер. Если бы я рассматривала те плантации, а не отводила глаза, увидела бы бабушку?

– Этот Раньян… он был хозяином Салли и продал мою мать?

– Да, мэм.

Поерзав, Томас по-другому уселся на подушку, которую я ему принесла. Совсем не похоже на мягкие английские экипажи, но должно было помочь. Лихорадка затянулась, и он проводил время в моем доме, пока чаи мами окончательно его не вылечили. Вид у Томаса все еще был страдающий.

– Тебе ехать вовсе не обязательно, Томас. Я и сама управлюсь.

– Дело не в удобстве. Я не выпущу тебя из виду, отправив одну в путешествие по Гренаде. Это мой остров, и мы направляемся к людям, которые не признают предприимчивых дам. Особенно таких, как ты.

Он вел себя как обычно, не произнося очевидного. Что хозяева моей бабушки были худшими из плантаторов – насильниками, ворами, убийцами, – и все это в законных рамках системы порабощения.

Мы еще даже не приехали туда, а мой желудок уже завязался узлом.

– Долл, какая-то ты зеленоватая. Здорова ли? Да и Эдвард сегодня какой-то больной с виду.

– Поезжай. Моя бабушка в рабстве, у меня есть средства на выкуп. Не мешкай, а то мне дурно.

– Ты сильная и упрямая женщина! – Он помахал шляпой перед лицом.

– И что в этом плохого?

– Ничего. За это я тебя и люблю.

Краем глаза я заметила его ухмылку. Томас широко улыбался, но я отвернулась взглянуть на густые заросли папоротников, что обрамляли грязную колею. Чахлые высокие сосны и непроходимый бамбук дарили тень. Здесь было прохладнее и не так влажно, как на побережье. Я порадовалась теплой шали и взмолилась, чтобы дождь не заканчивался.

Томас снова заерзал.

– Это могло подождать еще неделю, тогда бы я съездил один.

Невыносимо было думать о том, что приходится позволять белому мужчине, британцу, торговаться за меня, но это давало возможность получить лучшую цену и снизить вероятность жульничества.

Я знала, сколько мне еще предстоит сделать, чтобы у Эдварда и моих девочек появился шанс засиять.

В воздухе отвратительно пахло мятой. Вершину горы окутывала нежная дымка тумана.

– Ну, зато дальше будет только прохладнее.

Томас натянул вожжи, и лошадь ускорила шаг. Мы продвигались медленно.

– Если тебе нужен отдых, мы могли бы немного посидеть у вулканического озера. Слыхал, там весьма романтично.

– Если я еще хоть слово услышу об отдыхе, сэр, то прямо не знаю, что сделаю!

Он снова замедлил ход.

– Что? Женщина, что именно ты сделаешь? Вожжи у меня. Я правлю лошадью, Долл.

– Буду таращиться на тебя и желать свалиться с повозки.

– Этому не бывать. А даже если свалюсь – догоню тебя и остановлю. – Томас рассмеялся. – Должно быть, тебе полегчало. Снова грозишь вышвырнуть меня из своей жизни. Это так жестоко, ведь у меня есть план подарить тебе еще детей.

– Что? Томас, мы не вместе. Как ты можешь об этом даже помыслить?

– Но ты ведь целовала меня, когда приходила навещать.

– Нет!

– Зато об этом думала. Ты все время у меня в голове. Пора что-то с этим делать. Как-то узаконить. Ты будешь знать, что я с тобой, а я буду знать, что мне есть куда возвращаться домой. И ты тоже.

Сердце мое пустилось вскачь, потому что я и правда часто навещала его и иногда целовала.

– Лихорадка – это плохо.

– Я люблю тебя Дороти. Выходи за меня.

Он взял меня за руку и еще замедлил ход повозки.

Справа мирно лежало дымящееся вулканическое озеро, Гранд-Этанг-лейк.

– Не говори «нет», сначала выслушай меня, подумай об этом, пусть хоть раз все будет по-моему.

– Мы можем обсудить этот вздор позже? Мне нужно беречь силы для переговоров. Свобода бабули Салли важнее этих твоих шуточек.

– Хорошо. – Он заставил лошадь шагать чуть быстрее.

По крайней мере, Томас научился слушать. Но неделя, которую он провел у нас дома, играя с Элизой и Фрэнсис и обещая отправиться с Эдвардом на рыбалку, не сделала нас одной большой семьей.

Миновав озеро, мы подъехали ближе к плантации.

Шелковистые хлопковые деревья обрамляли границы земель. Эту белую кору ни с чем не перепутаешь. Повсюду раскинулись поля сахарного тростника с высокими изумрудными стеблями, с рассыпанными по рядам коричневыми точками. Вблизи точки оказались людьми: смуглыми и черными. Черные как смоль женщины шли сзади, собирая срезанное.

Жестоко было отправлять их полураздетыми в полный клещей-краснотелок лес. Надсмотрщик, восседавший на лошади, кричал на них и щелкал кнутом.

Эти злобные крики.

Рабы напевали негромкую заунывную песню. Стоны помогали им поддерживать ритм. Мелодия смешалась с той, что запомнилась мне по невольничьим судам, – «йо-йо-йо» и воспоминаниями о плантации па, ее левой стороне, гибельной стороне.

Мята.

Перечная мята…