Королева острова

– Нет! – Я вытерла глаза. – Просто песок попал.

Шарлотта, ей было уже тринадцать лет, подошла ко мне, шаркая сандалиями и едва не наступая на подол белого платья с вышитыми цветами лотоса, платья для праздных прогулок или танцев.

– Можно написать папе Келлсу?

– Я узнаю адрес…

Эдвард дышал с присвистом. В этом влажном воздухе дыхание у него сделалось тяжелее.

– А еще долго?

Я присела и поправила его оливково-зеленую курточку.

– Мами тебя вылечит. У нее много лекарств.

– Да, наша мама это умеет! – положила мне руку на плечо Китти.

Я посмотрела на одобрительную улыбку сестры и подумала, как поведет себя мама. Понравится ли ей беспечная Китти, какой она стала сейчас, или ма будет оплакивать боевую Китти, которая исчезла?

Доминика, 1784. Семья

На горизонте показалась лодка, что становилась все больше по мере приближения. Люди на ней смахивали на муравьев.

Мами, Лиззи и па…

И Николас?

Нет. Нет. Нет.

Китти сжала мою руку.

– Корабль, Долли!

У меня задрожали колени, во рту, как слюна, разлился горький вкус предательства. Громыхнул выстрел. Пение тут же оборвалось. Рабов столкнули вниз, похоронив в брюхе корабля.

Смерть. Я умру, если явится Николас или потребуется его присутствие.

Пока мои документы не будут заверены, я не смогу даже сглотнуть, не сумею успокоиться.

Корабль – шлюп – обогнул песчаную отмель и подошел к причалу. Большие белые паруса крепились к выкрашенной в синий цвет мачте – будто они были частью неба.

На палубе стояли капитан, моя мать, мой отец, девушка и юноша… но без Николаса.

Николаса там не было.

Я глотнула воздуха и потерла разгоряченную грудь. Корабль коснулся причала.

Мама, моя мами, замахала мне. Оранжевая юбка из грубой ткани ниспадала с пополневшей талии. Оранжевый платок прикрывал волосы, в которых стало больше седины. Ноги – босые.

Я все это изменю.

А девушка, которая сидела с ней рядом, почти прячась, – моя Лиззи? Должно быть, это моя пятнадцатилетняя дочь, которую я покинула так давно. Я пошла к ним. Па выбрался из лодки и снял соломенную шляпу, обнажив седые волосы. Он хмурился. Я едва не поскользнулась, чудом удалось остаться на ногах.

Он передумал? Неужели увидел мою дорогую одежду, мои туфли и решил, что может запросить больше?

Мужчина, который правил кораблем, зацепил канат за столб. Ступив на причал, он завязал его узлом.

– Неужто тут зрители? – мягко, почти спокойно укорил меня капитан, потом смерил внимательным взглядом и улыбнулся. – Стойте на месте, мэм. Тут скользко.

Закончив вязать узлы, он спустился в шлюп и помог моей матери выбраться на причал. Забыв обо всем, я помчалась к ней. Слезы, не выплаканные годами, потекли по щекам.

– Мами!

– Долли… Моя Долли.

Окунувшись в объятия матери, я жадно впитывала стук ее сердца, звук голоса, ее силу. Она вела себя сдержанно, и я ее понимала. Затем я услышала, как девушка благодарит капитана.

– Мама? – тоненький голосок обращался ко мне.

– Лиззи? – Я отошла от матери к девушке, что стояла неподалеку. Стройной, с золотистой кожей и маленьким крючковатым носом. Юбка у нее была красно-зеленая, а блуза – голубая с желтыми цветами. На ногах – туфли. Па купил ей светлые туфельки.

– Моя малышка? Моя Лиззи…

Высокий темноволосый юноша отпустил ее. Я обняла девчушку, но она была уже не маленькая. Из плоти и крови, и с формами, которые блуза едва прикрывала. Она была старше, чем я, когда родила ее.

– Я люблю тебя, девочка.

Должно быть, я говорила это тысячу раз. Тысячу и один.

– Мама… Бабуля сказала… Дедушка сказал, что ты жива.

Поглаживая ее бледные щеки, я кивнула.

– Столько лет в разлуке.

Она была ирландской розой – с моими глубоко посаженными глазами, дедушкиным носом, а от Николаса ничего, совсем ничего.

– Если бы я могла остаться с тобой, я бы осталась.

– Да, бабуля сказала, что ты должна была уехать.

Мами подошла к Китти, Эдварду и моей Шарлотте и принялась обнимать и целовать их.

– Кхм-кхм… – откашлялся темноволосый юноша, будто был важной персоной.

Келлс знакомил меня с губернаторами колонии и финансистами. Они не прочищали горло. Демонстрировали свою власть менее очевидно: серебряными пуговицами, шелком, гибкой политикой.

– Мама, – сказала моя дочь. – Это Джон Коксолл. Сын Джона Кавелеро Коксолла.

Юноша происходил из богатой монтсерратской семьи, как и Туиты. Он положил руку Лиззи на свою, и дочь покраснела.

– Когда закончишь свои дела в Розо, пришли за мной на Лонг-лейн, 22. Где вы остановитесь?

– Она будет на Ганновер-стрит. Я арендовала дом. Приходите с визитом.

– Благодарю, мэм. – Коксолл кивнул мне, затем повернулся к Лиззи и поклонился.

Мне это понравилось. Понравился знак уважения, напомнивший мне, что я этого достойна, даже со своим прошлым.

– Могу я вас проводить?

– Пусть идет, Долли, а мне бы с тобой словом перемолвиться, – вмешался па.

Живот у меня снова скрутило, но следовало выслушать отца, прежде чем он отведет меня к поверенному.

– Хорошо. Китти, веди их. Мы с па догоним.