Королева в ракушке. Книга вторая. Восход и закат. Часть вторая

Агнон обладает огромным литературным талантом. Но и он наткнулся на проблему распада мировоззрения переходного поколения.

Хазаз явился, как новатор формы и содержания, но остался укорененным в проблематике эпохи просвещения в диаспоре. У Моше Шамира в романе «Он шел по полям», и в произведениях Натана Шахама множество героев, но все они оторваны от действительности.

Израиль высоко оценивает стиль и содержание у Шмуэля Йосефа Агнона, ставя его выше всех, Хазаза и Самеха Изхара, внесших значительный вклад в ивритскую литературу. Вместе с тем, он считает, что Агнон и Хазаз «спрятались в туманной глубине прекрасного прошлого и ведут с ним войны, подводя итоги своего бытия. Вообще-то, в произведениях молодых проявляется некоторые признаки усталости, и они ищут обходные пути, чтобы отразить реальность – через исторический роман или символистскую прозу. У натурализма и символизма есть много такого, что их соединяет. Это сочетание родилось и очень популярно сегодня в мировой литературе. Настоящая литература отличается слиянием и противопоставлением человеческих судеб и жизненных перипетий. И это возводится в типическое явление. Без этого писатель вынужден прибегать к символике».

В советской России начинается период «оттепели». И голос острой критики исходит от человека из кибуца Бейт Альфа. Израиль разносит в пух и прах фальшь «ждановщины» Принцип советского управления культурой заключается в том, что искусство обязано быть средством для достижения общественно-политических целей. Израиль выступает против «бесконфликтности между личностью и советским обществом», и предвидит, что «творческий потенциал советского человека, который немного пробудился, – стоит сейчас перед новым «затыканием ртов».

Что же касается израильских писателей, то их путь должен идти к описанию типичного героя в типичных обстоятельствах.

Голос Израиля негромок, но настойчив: «Пришло время собирать урожай, выращенный прошлыми поколениями, осветить светом наших предков сегодняшний и завтрашний день еврейского народа «.

Летопись еврейской жизни собрана в тетрадях и дневниках Израиля. Наоми надеется, что, окрепнув, она расскажет об его жизни и творчестве с любовью.

Она пытается оценить все его духовное наследие – статьи, дневники, страницы незавершенных исследований, письма и рисунки. Следует отредактировать его книгу «Еврейский провидец в эпоху Ренессанса», и также философский трактат о проблемах морали, о диаспоре и освобождении, об атеистическом процессе в еврейском мире, который получил высокую оценку профессора Бен Сасона и судей Высшего суда справедливости Моше Ландоя и Хаима Коэна.

Она читает в его дневнике, что за три недели до кончины он вышел от профессора Бен Сасона в большом затруднении, связанном с книгой раввина из Медины «Всё обо всём». Разговор шел об исследовании итальянской культуры и, в частности, еврейской общины гетто в Венеции, которое требует длительного изучения итальянского, испанского и латинского языков. Как это можно сделать в его возрасте, и кто оплатит все это? В дневнике Израиль записал слова прощания с мудрецом:

Раввин из Медины, уважаемый мной и близкий мне по духу, я очень тебя люблю, и очень хотел бы изучить твои связи – увидеть взаимовлияние частных христианских движений и тайного движения в иудаизме. Но мы расстаемся, рабби Йехуда Арье, расстаемся к большому моему огорчению. Слезы стоят у меня на глазах, когда я думаю о нашем расставании. Бедного Леона, доброго моего друга, преследуют большие беды, потому что он не желает отречься от своих пророчеств. Ты наг, раввин из Медины, наг, мудр, прямодушен, изначально говоришь двусмысленным языком и двуличием, по внутреннему импульсу и внутренней свободе, с оковами законов на запястьях, ибо нет иного пути, ибо опасность велика. Ты мудрей меня, раввин из Медины, но несчастней, да, несчастней даже меня, существа, которому так тяжко в жизни, тяжко до смерти.

Мы расстались с великой мечтой, может, вообще, со всеми мечтаниями. Прощай долина мечтаний. Сходи, друг мой, в низины. Переводы – всё, что тебе осталось. А может, и этого нет?

Я вернулся домой вечером. Девочка ждала меня в комнате. Сегодня она мне сказала: вчера ты вернулся, как из осады. Как это она почувствовала, моя малышка. Вечером – долгая беседа с Наоми. Она пытается преувеличить надежды, окружить меня ими. Но мне очень тяжко, сложно. Печаль и беспомощность не отступают от меня. И страх.

Израиль вернул душу Создателю, и земля шатается под ее ногами. Израиля нет, и тьма взывает к ней. В комнате поселилась скука, и только часы Израиля, в свое время врученные всем членам кибуца, однообразно стучат, будят ее от пугающих снов. Нет ей доступа к протекающей мимо жизни. Жизнь просто стерлась с поверхности земли. Она умерла. Нет больше в ней ощущения жизни. Двенадцатый час дня. Пугливыми шагами она прокрадывается в узкое помещение почты кибуца. Скрежещет металлическая дверь. Громоздятся письма с соболезнованиями. Ни одно из этих писем не прорвется в ее скорбь.