Королева Виктория

Машины для счета монет грозились оставить банковских клерков без работы, зато врачи заинтересовались «помощником при ампутациях» – портативной пилой на паровой тяге. Встречались и более причудливые изделия, как то «защитные зонтики» со спрятанным стилетом, барометр, работавший при помощи пиявок, складной швейцарский нож с 80 лезвиями, церковная кафедра с протянутыми к скамьям резиновыми трубками, чтобы тугоухие могли внимать слову Божию, садовый стул из угля, докторская трость с клизмой в набалдашнике и, наконец, будильник, который не просто будил лежебок, но вышвыривал их из кровати, при желании в таз с ледяной водой.

Радость взрослым и детям дарила витрина немецкого таксидермиста. Учитывая вкусы викторианцев, обожавших браслеты из волос и фотографии пост-мортем, можно представить, сколько восторгов у них вызвало чаепитие мертвых котят.

Самым дорогим экспонатом был огромный алмаз «Кохинур» («Гора света»). Веками он украшал тюрбаны индийских раджей, но в 1848 году, когда в столице сикхского государства Лахор хозяйничали англичане, алмаз был конфискован. Посчитав, что таким сокровищем достойна владеть только королева, директора Ост-Индской компании передали его Виктории. После того как он украсил платье королевы в день открытия выставки, алмаз поместили в золотую клетку, словно диковинную тропическую птицу. Несмотря на окружавшие его легенды, алмаз не произвел впечатления на посетителей. Его огранка показалась им грубой, цвет – мутно-желтым, из-за неправильной подсветки он почти не искрился. Потребовалась новая, более искусная огранка, чтобы раскрыть его потенциал. В 1852 году над камнем потрудились амстердамские ювелиры. В результате переогранки, которую многие сочли варварской операцией, масса камня уменьшилась с 191 до 108 каратов, зато он стал прозрачнее и заиграл новыми красками. Годом позже сокровище раджей было вставлено в королевскую корону.

Как и другие гости выставки, Шарлотта Бронте отмечала идеальный порядок: «В толпе из 30 тысяч человек не раздавалось ни одного громкого звука и не было заметно резких движений. Живая волна медленно катилась вперед с гудением, похожим на шум далекого моря»[148].

Опасения тори не подтвердились. Не было ни орд озлобленных, кишащих вшами иностранцев, ни пьянчуг из Ист-Энда, которым не терпится перебить все окна. Тем не менее выставка была доступна всем желающим благодаря гибкой цене билетов. Сезонный пропуск обходился джентльменам в 3 фунта 3 шиллинга, а леди получали скидку и могли приобрести его за 2 фунта 2 шиллинга (принцу Альберту достался сезонный билет под номером один, с припиской «владелец»). После 26 мая цены упали: с понедельника по четверг вход стоил один шиллинг, по пятницам и субботам – 2 шиллинга и 6 пенсов. Для малоимущих было выделено несколько бесплатных дней.

Накопить пару шиллингов на билет мог любой клерк или мастеровой. Хозяева без возражений отпускали своих работников на выставку в будний день, чтобы те вкусили плоды прогресса. Из Суррея и Суссекса прибыло 800 крестьян, которых пустили по льготной цене – в конце концов, это ведь их продукция была выставлена под сводами Хрустального дворца. А Мэри Келинэк, неутомимая старушка из Корнуолла, прошла пешком 700 миль, чтобы купить заветный билет на выставку.

За первые 5 с половиной месяцев было продано более 6 миллионов билетов, и это при том, что население Великобритании составляло всего 20 миллионов.

После многочасовой экскурсии усталые гости могли подкрепиться чаем и булочками в одном из кафе. Горячительных напитков здесь не подавали. Организаторы выставки позаботились и о других насущных нуждах. В Хрустальном дворце появились первые общественные уборные – чистые, оборудованные сливными бачками. За один пенни можно было не только откликнуться на зов природы, но и почистить одежду щеткой.

Всемирная выставка стала успехом во всех смыслах этого слова. Она не только полностью окупилась, но и принесла доход в 186 тысяч фунтов. Деньги пошли на строительство музеев Южного Кенсингтона – Музея науки, Музея естествознания и Музея Виктории и Альберта. За тремя музеями закрепилось прозвище Альбертополис.

Даже критикам не оставалось ничего иного, как развести руками и присоединиться к хвалебному хору. Газета «Таймс» напечатала статью на целых три полосы. «Вот повод собраться всем миром, но при этом без намека на обиду, зависть или ненависть к другим нациям».

Для королевы это было не столько национальное торжество, сколько личный триумф. «Имя моего дорогого Альберта теперь будет навсегда увековечено грандиозной идеей, принадлежавшей ему лично, а моя дорогая страна показала, что она этого достойна!» У Виктории не оставалось ни тени сомнений, что Англия полюбит Альберта так же сильно, как его жена. Но пройдет всего лишь несколько лет и королева поймет, как же сильно она ошибалась.

Глава 22. Британский лев рычит