Королевна (СИ)

- Здесь была девушка, - слова как кулаком били по ребрам, но Фили заставил себя заговорить громче, когда Ойн наклонился к нему, внимательно хмурясь и поднеся к уху рожок. - Ты… ты ее видел?

- Девушки все в Синих горах, - хохотнул Ойн. - Тебя я подштопал, а не какая-нибудь эльфийская красавица, уж прости.

- Но… - Фили замолчал. Эльфийская красавица спасла его брата. История не могла вот так повториться.

Спасла его брата… Брат!

- Что с ним? Что с Кили, и с Торином? - выпалил Фили, подавившись словами, и сообразил со стыдом едва ль не до румянца, что о каких-то несуществующих девушках вспомнил прежде, чем о семье.

- Живут, - успокоил его Ойн. - Досталось им крепко, но живут. Все в порядке будет.

Фили с облегчением перевел дух и закрыл глаза. Едва-едва народившиеся силы его кончились, сон властно звал назад, но мысли не отпускали. Все ведь было так на самом деле, что он помнил это бредом написанное видение сильнее жизни, помнил запах цветов и бело-золотой свет лица неведомой девушки ярче, чем плеснувшиеся на него с трех сторон факелы и кровь у себя во рту, помнил прикосновение ее руки крепче, чем удар клинка Азога. Он поднял к лицу правую руку, поддавшись глупой надежде увидеть на ней следы ее пальцев, такие же ясные, как те, что вырезал в нем Бледный орк, но не увидел ничего. Не увидел свою руку. Будто провалившись сквозь собственное тело на страшное холодное дно, он увидел самого себя лежащим на постели, и обе руки его были при нем, вытянутые поверх одеяла. Он поднял обе, но подчинилась только одна. Он попытался еще раз, и еще, и еще… Ойн поймал его непонимающий, испуганный взгляд и качнул головой. Он умел наносить раны и исцелять раны и потому жалости не знал. И сказал правду.

- Рука - за жизнь недорогая плата.

Фили закрыл глаза и пожалел, что открыть их однажды придется. Рука. Руки, его руки… Он вспомнил свои клинки-близнецы, теперь, выходит, осиротевшие, стремительную меткую ловкость, с какой метал ножи, мастерство свое в кузнечном деле. Жутким могильным грузом все это повисло на немом его плече, и он почти взмолился, чтобы Ойн вовсе отнял неживую его руку и освободил его от тяжести этой нестерпимой загнивающей памяти. Он никогда не оценил бы жизнь свою вот так дорого, не отдал бы за нее половину всего, что умел. Но как и тогда, когда он готовился жизнь эту продать подороже в тесных коридорах Вороньей высоты, цену назначал не он и не ему было решать, что отдать, а что сохранить.

***

Дядя и брат, с ним вместе долго качавшиеся у смерти на самом краю, медленно возвращались к жизни, и сам Эребор поднимал голову, согретый возвращавшейся в каменные его жилы счастливой кровью наконец вновь обретших дом. Повсюду кипела работа: разбирали завалы, очищали коридоры и залы от серой пыли столетнего запустения, заново обставляли остывшие чертоги, и звон кузнечных молотов в красных звездах искр над горнами вновь зазвучал в так долго густевшей под малахитовыми сводами тишине. Дело было у всех. Балин и Дори с Глойном заняты были в сокровищнице, переписывая и разбирая тамошние богатства, Ори корпел над чудом пережившими дракона рукописями, найденными в архивах, Двалин и Нори ушли в Синие горы с новостями, Ойн заботился о раненых, Бофур шутил, Торин правил, Кили любил. Фили не делал ничего. Исполнял поручения, помогал другим, где мог и когда просили, но сам, по собственной воле, не занимал себя ничем, ни одно дело не влекло его, и он днями напролет сидел в пустой комнате, на той же постели, где, убитый, очнулся, и думал о чем-то, чего сам не понимал. Омертвелая рука мучила. Нередко он ловил себя на том, что пытается поменьше шевелиться, чтобы меньше ощущать разницу между ее неподвижностью и движением всего остального, даже ходит медленно и осторожно, стараясь не дать ей качаться, как сломанная ветка на ветру. Дни теперь казались ему непосильно долгими, и он проживал их, мечтая об отдыхе, о сне, а ночами то и дело просыпался от кошмаров и в темноте отчаянно вглядывался в проклятую руку, ища и боясь увидеть в ней белых могильных червей и загнивающие синие пятна, и огромный и пустой чертог вокруг казался ему усыпальницей. Воздух пах тленом. В конце концов он принес туда ворох сосновых веток, и свежий, холодный и сочный запах хвои изгнал из комнаты своим прозрачным зеленым дыханием мерзкий могильный дух. Кошмары тоже стали реже, но не ушли совсем. От одного из них Фили проснулся, разбуженный негромким стуком в дверь.

Кили. С волочащимся по полу меховым одеялом на плечах и прижатым к груди свертком бутылочно-округлых очертаний. Фили посторонился, молча пропуская брата внутрь. Они мало разговаривали с тех пор, как, оба очухавшись, встретились впервые в этой новой жизни и обнялись, охая от боли и не зная, куда девать бесконечно попадающие друг другу по синякам и ранам руки: Кили слишком тянуло наружу, на волю, а Фили слишком хотелось закрыться внутри. Но в этот раз разговор был неизбежен. Кили затем и пришел.

- Что с тобой? - напрямик спросил он, ищуще вглядываясь Фили в лицо.

- А что со мной?

- Ты… не такой, как раньше.

Фили усмехнулся.