Королевская аллея

Она огляделась, как всегда беспокойно. И это ее настроение с легкостью передалось другим.

Эрика, на которую давно навесили ярлык лево-либерала, нигде не чувствовала себя хорошо — ни в Восточном Берлине, ни в этом городе Тиссенов, где царит жажда наживы и который, вероятно, вступил в тайный сговор с боннскими политиками. Она мечтала — особенно когда вспоминала годы юности — о новой программе кабаре, о появлении молодых единомышленников, о том, что напишет потрясающую детскую книжку, полную фантазии и с критическим настроем, которая сможет подготовить молодое поколение к опасностям нынешнего мира; или — о такой задаче, которая позволит как-то канализировать, использовать свойственное ей богатство ассоциативного мышления. Но родители знали: скоро она снова, назло упертым кино-специалистам, займется шлифовкой диалогов для экранизации «Будденброков». Права принадлежат их семье; перенесенный на экран роман в любом случае станет разновидностью комикса, но, по крайней мере, сами съемки должны поспособствовать примирению двух частей немецкого народа: ведь в течение какого-то времени актеры с Востока и с Запада будут совместно населять любекскую Менгштрассе. Так пожелал Отец.

Эрика Манн откупорила бутылку с шипучим вином и налила себе. Взяла еще кусочек пумперникеля.

— С программой на сегодня мы разобрались, — услышала она от матери. — Времени на послеобеденный отдых почти не остается. А потом я провожу отца на встречу с журналисткой, которая хочет взять у него интервью.

— Я хотела сама его проводить.

— Эту журналистку мне предстоит увидеть в будущем году, на церемонии присвоения отцу звания почетного гражданина Любека. Думаю, не повредит, если я познакомлюсь с госпожой Кюкебейн уже теперь.

— А что тогда мне делать? — недовольно спросила Дочь и положила обе ноги на скамеечку. Ее жакет дивно поблескивал.

— Поезжай с Голо в Бенрат. По словам здешней горничной, парк замка Бенрат выглядит сейчас как цветочное море.

— Море астр и бегоний?

— Ты хоть глотнешь воздуха.

Женщины обменялись взглядами, не особо приветливыми; Томас Манн поднялся и вышел на балкон.

— Ты ему сказала? — прошипела Дочь.

Катя Манн еле заметно качнула головой:

— Но старые Хойзеры придут, если нам удастся с ними связаться.

— Большего он не вынесет, — раздался энергичный шепот. — Голова у него должна быть свободна — и для сегодняшнего вечера, и для Лютера. Ему и без того тяжело. Такая услада не для старого сердца.

— Когда он не имеет какой-то отрады для глаз, у него нет и новых идей. Он не может воспрянуть духом.

— У тебя переизбыток терпимости, как всегда, — раздумчиво сказала Дочь. — Но мне такой переслащенный десерт не по вкусу. И потом, этому Клаусу уже за сорок.

— Хватит! — распорядилась хозяйка дома (настолько внятно, что, если бы возобновленный спор продолжился на тех же тонах, его было бы слышно и на балконе).

Но тут раздался стук в дверь. Очень тихо, в чем не было никакой необходимости, в гостиную вдвинулся Голо Манн и поприветствовал всех: «С добрым утром!» Голос казался каким-то поцарапанным. Лицо Голо — как и лицо его сестры, но без смягчающего воздействия макияжа, — явственно обнаруживало следы дурно проведенной ночи. Борозды на лбу врезаны глубже, чем обычно, и табачно-алкогольные испарения — хотя утренний туалет уже завершен — тоже более ощутимы.

— Ты уже сказала ему, Миляйн? Что его главный персонаж здесь? — возобновился шепот.

— «Главный персонаж», что за бред! — отпарировала сестра. — Хойзер — лишь один из многих в парадном шествии захваченной им человеко-добычи.

— Но они однажды поцеловались. И он оказал на него наибольшее влияние.

— А теперь развлекается со своим хахалем в Азии.

— Он укрепил доверие Колдуна к миру собственных ощущений.

— Скорее посеял в нем еще большую неуверенность. Любовь между мужчинами, мой драгоценный братец, до добра не доводит.

— Противоположная ей — тем более.

— Почему же? Сапфо и ее жрицы жили в добром согласии.

— Ты, что ли, сама наблюдала за их жизнью на Лесбосе? Лучше, Эри, занимайся делом — ну хоть этим фильмом.

— А ты доведи, наконец, до ума свою американскую книжку.

— Это произойдет быстрее, чем ты думаешь.

— И не врывайся в нашу жизнь без предупреждения.

— Моя американская книжка тебе, сестренка, не понравится: там прославляется свобода, а не социалистическая мелочная опека.

— Твоя «свобода» — это империализм и злоупотребления властью за счет маленького человека!

— Америка это модель нашего будущего развития: и в плохом, и в хорошем.

— Ну конечно! Как насчет того, чтобы обуздать банки и смягчить нужду?

— Мое мышление поддерживает традицию и чувство собственного достоинства.

— За борт все то, Кусачик, что не смогло предотвратить катастрофу!

— Я хочу, Madame Revolution[85], чтобы сохранялись заслуживающие доверия элиты и привычные формы.

— А я хочу, чтобы соблюдались права человека, без всяких ограничений.

— Чувство стиля и образованность гарантируют истинную свободу.

— Справедливость и мир — безусловная необходимость!

— А я думаю, что чувство чести, мадам.