Королевская прислуга (СИ)

Не то чтобы она была против поцелуев в королевскую жопу, потому что в крепости так поступали все, но посуда смотрелась так, что Ронтавэн мгновенно почувствовала собственные руки неуклюжими граблями. Фарфоровое черно-золотое роскошество красовалось на подносе с высокомерием наместника и элегантностью свежего пиона.

«И почему я вспомнила именно их?».

Майэ мучительно постояла перед подносом.

«А если рано? А если что-нибудь случится? А если он меня прогонит?»

И рассердилась на себя же.

«Отнеси гребаный чай! Он тебя и не заметит! Лангон же сказал, что раз поставили – неси! Когда-то же ты должна будешь это сделать, раз работаешь здесь!»

Ронтавэн глубоко выдохнула, решительно взяла тяжелый поднос и распахнула дверь в королевскую спальню.

Ее мгновенно окутали разноцветные лучи света, что лились через балконный витраж, и душистый аромат благовоний в приятно прохладном воздухе.

Шелковые одеяла на огромной резной кровати пошевелились. А из-под них выбрался и сел такой мужчина, что она едва не выронила поднос.

«…кажется, вот почему сюда не брали женщин. Ох-хо. Дура! Подбери слюни! Он же убьет тебя и прямо тут скормит волкам!»

Полуобнаженному произведению искусства, на которое она сейчас смотрела, точно не было нужды представляться: все говорило само за себя. И мраморная кожа, и тело бога, филигранно сочетающее мощь и изящество, и черное, как уголь, облако вьющихся волос.

Ронтавэн бы стошнило от поэзии, которая рождалась в ее голове прямо сейчас, но ничего другого на ум не шло.

«Вот о чем должен был предупреждать Лангон! Что пялиться нельзя, а есть, на что!»

Она поспешила склонить голову, пока Machanaz не увидел, как она смотрит.

А после все случилось за считанные мгновения, но Ронтавэн показалось, что прошло по меньшей мере полчаса.

Омерзительно неловкие полчаса.

Она даже не успела как следует насладиться зрелищем перед собой,когда замерла в ужасе и почувствовала, что в который раз за утро в животе смерзается липкий ком тошноты, глаза снова выпучиваются, а губы растягиваются в гримасе предчувствия катастрофы.

«Твою мать!»

Ронтавэн против воли уставилась на постель, как всегда бывало, когда появлялось нечто одновременно прекрасное и отвратительное, потому что среди откинутых одеял обнаружилось второе тело.

И это тело было совершенно точно обнаженным, потому что она видела узловатый от мышц бок, переходящий в роскошное бедро и живот.

Мужское бедро. И мужской живот.

Она не стала развивать мысль, почему Machanaz раздет, когда рядом с ним валяется в постели настолько неожиданный для Ронтавэн мужик.

– Тебя стучаться не научили? – Голос оказался низкий, резкий, чистый и очень злой.

Король скрестил руки на груди и посмотрел так, что Ронтавэн захотелось развоплотиться и умереть.

От страха.

Черные глаза, бездонные, как самые глубокие озера, по-змеиному уставились на нее.

«Но если меня вырвет на этот чайник, лучше точно не станет, правда?»

– Что там? – второй мужчина в постели пошевелился, приподнимаясь на локтях, и Ронтавэн почувствовала, как хрипит вместо того, чтобы сделать вид, что ничего не происходит.

Потому что, в отличие от Его Могущества, Тар-Майрона она знала в лицо. Эту каменно-угрюмую рожу в копне золотых волос она бы и в кошмаре не перепутала!

«Да вы издеваетесь?! Он?! Здесь?! Вот здесь?!»

Она больше не могла ни смотреть на это, ни думать об этом, поэтому не нашла ничего лучше, чем плотно зажмуриться и глубоко вздохнуть.

«Я ничего не вижу. Я ничего не вижу. Все в порядке».

И потребовала от пересохшего горла издавать хоть какие-то звуки.

«Говори так, словно это нормально! Нормально!»

– Я… – она заставила себя улыбнуться, так и стоя с закрытыми глазами, как идиотка, и запищала, как птенец. – Доброе утро, Machanaz. Хотите, я принесу вторую чашку?

Ей подумалось, что все осталось бы в порядке: она даже услышала шорох ткани и смешок Тар-Майрона, пока пятилась к двери, неловко ощупывая на каждом шаге пространство за спиной, чтобы не врезаться во что-нибудь.

– Ронтавэн! – от крика Лангона все внутри оледенело, а дальше время ускорилось, и все полетело коту под хвост.

Лангон влетел в королевскую спальню, оборвался на полуслове и издал звук, какой бывает, когда в безвоздушную скальную полость наконец-то попадает воздух.

И, как будто этого было недостаточно, придурок по инерции врезался в нее, подтолкнул, а Ронтавэн с ужасом почувствовала, как, несмотря на все ее попытки удержать черно-золотое роскошество в равновесии, поднос в руках кренится, посуда опасно дребезжит, и…

– Лангон, ты сука! – она даже не поняла, что взвизгнула это вслух.

Грохот разбитой посуды был такой, что она зажмурилась.

И прикрылась жалобно голым золотым подносом, когда наконец-то осознала, что произошло, а бедра разгорелись от боли: кипяток плеснул выше колен.

Повисло мгновение абсолютной тишины: Тар-Майрон скруглил губы этаким насмешливым «о», словно собрался присвистнуть, Machanaz убийственно смотрел в упор.

Глядя на месиво разбитого фарфора, меда, варенья и хлеба, что размок в темно-карамельном чайном пятне, Ронтавэн почувствовала, что сейчас разревется. И от стыда, и от боли.