Королевские дети. Жизнь хороша (сборник)

Она скачет дальше по полям, по лесам и вдоль каналов, по которым ползут в столицу гружёные баржи, влачимые лошадьми-тяжеловозами. Иногда баржа причаливает к берегу, тогда Элизабет просит матросов взять её на борт. Мужчины не смеют ей отказать, помогают ей подняться на судно, а её коня привязывают к остальным клячам, которые тянут по берегу бечеву; матросы отвязывают швартовы и отталкивают баржу от берега баграми, а Элизабет садится на трос, свёрнутый в бухту, вытягивает ноги, затянутые в белый шёлк чулок, и говорит что-нибудь милое про погоду или про чистоту на палубе. Как бы ей хотелось, чтобы хоть один из этих мужчин однажды заговорил с ней по своему собственному побуждению, может, даже, называл бы её по имени, но такого не бывало никогда. Матросы вообще не заговаривали с ней. Они заняты со своими баграми и канатами, работа у них тяжёлая, но и без работы они стараются не замечать принцессу; они её боятся. Этот свёрток из тафты и шёлка, который прибило к их релингу ветром, есть в их глазах воплощённая государственная власть, а тем самым и смертельная опасность. Пока она у них на борту, любое неверное слово, любой неосторожный жест навлечёт на их судно истребление и погибель. Поэтому мужчины напряжённо вглядываются в воду или в даль до тех пор, пока до Элизабет не доходит, что пора уже попросить их высадить её на берег.

Так проходит день. Пока не закатилось солнце, она разворачивает своего коня и скачет галопом домой, к дворцовому парку, мимо казармы солдат из швейцарской сотни, которые лежат на своих нарах и со страстью поют – то в мажоре, то в миноре – о своей далёкой родине.

Самое позднее к ужину Элизабет должна быть снова во дворце, таков железный закон. Пока она молода, на её побеги и сумасбродства смотрят сквозь пальцы и держат её на длинном поводке; но сколь бы ни был быстрым её конь, сколько бы ни было денег у неё в кармане, из золотой клетки никуда не убежишь. Она родилась принцессой и принцессой умрёт; разве что станет настоятельницей монастыря или выйдет замуж за иноземного монарха. Но и то, и другое означало бы лишь переезд из одной клетки в другую. Поэтому Элизабет лучше оставаться в Версале. От этой клетки у неё хотя бы есть ключ.

После ужина она идёт в постель и тайком читает книги, которые ей приходится прятать от брата и от гувернантов; театральные пьесы, любовные романы и новейшие философские сочинения; энциклопедия Дидро и Д’Аламбера, но в первую очередь Вольтер и Руссо. То, что человеческое общество испорчено и коррумпировано, она безоговорочно могла подтвердить из своих ежедневных наблюдений во дворце, а то, что простые труженики в своём природном состоянии добры и благородны, она раз за разом наблюдает во время своих выездов в поля, пусть и издали.

Элизабет хочет назад, к природе. Она больше не желает быть принцессой, не желает жить в старом дворце. Она хочет жить в крестьянском подворье, в настоящем крестьянском хозяйстве с фруктовыми деревьями и лугами, на которых пасутся настоящие коровы, и чтоб был огород и курятник, батраки и работницы, все как на подбор прилежные и здоровые, благожелательные и счастливые. Ведь лучший из миров возможен, если только каждый человек на своём месте честно и умеючи возделывает свой сад; принцесса хочет в это верить.

Если Элизабет чего-то хочет, она докладывает о своём желании брату. Король Людовик XVI очень слабый и скучный человек, но он любит свою младшую сестру и рад исполнить все её желания; итак, он дарит ей на её девятнадцатый день рождения хорошенькое небольшое крестьянское подворье, где она может проводить дни напролёт. Но в течение шести лет, пока она не войдёт в свое полное совершеннолетие, на этом он настаивает, она должна каждый вечер являться к ужину в замок.

Поместье Монтрёй расположено в доброй миле от Версаля, если ехать по аллее в сторону Парижа, недалеко от общего дома итальянских кастратов; Людовик купил это поместье у обедневшего дворянина. В него входит восемь гектар пахотной земли и лугов. Всё поместье огорожено поросшей плющом стеной в два человеческих роста, на въезде у ворот круглосуточно дежурит швейцарский гвардеец. В конце подъездной дороги стоит одноэтажный деревенский дом, уже изрядно обветшавший, рядом с ним хлев, крытый соломой, в котором уже давно не водится никакой скотины; на навозной куче уже подросли платаны. За домом есть фруктовый садик, деревья которого давно никто не обрезал, и огородик, заросший колючими побегами ежевики. И над всем этим по-прежнему висит этот сернисто-жёлтый туман, который опустился сюда через пару недель после девятнадцатилетия Элизабет.