Королевский дуб

— Я наслышан о твоих великолепных успехах, — заметил Том. — Мне будет неприятно, если ты откажешься от этого, Хил. Если верить моим источникам, будущей весной ты с легкостью возьмешь приз.

— Мне это неинтересно. И глупо. Я делала это только для мамы и чтобы занять время до тех пор, пока мы не вернемся на ручей. Теперь я не хочу заниматься верховой ездой. Я хочу просто остаться здесь.

— А я всерьез хочу, чтобы ты продолжала брать уроки, — настаивал Том.

— Ни за что, — отрезала Хил. — Кстати, мне казалось, что ты не любишь лошадей.

— Не люблю. Но это не значит, что и тебе нужно их не любить. Слава Богу, мы не сиамские близнецы. Думаю, я очень бы любил лошадей, если бы достиг таких же успехов, как ты. Продолжай заниматься верховой ездой и привези домой все почетные голубые ленты, какие только сможешь получить. Они будут потрясающе смотреться на Мисси.

— Ты действительно этого хочешь? — спросила девочка.

— Да, действительно хочу, — серьезно произнес Том. — Тебе в течение многих и многих лет предстоит жить в обществе. Ты не можешь уединиться на Козьем ручье до тех пор, пока не станешь дамой преклонных лет, прожившей хорошую и полную событиями жизнь. Нельзя. Поэтому тебе нужно хорошо устроиться в обществе. В конечном итоге это сделает тебя намного счастливее, а вместе с тобой будем счастливы и мы — твоя мама и я.

— Но ты-то живешь здесь все время, — не сдавалась Хил. — Ведь ты уединился здесь.

— Да, но я занимаюсь и многими другими вещами. А кроме того, я хозяин этих мест. Я могу делать, что хочу. Когда ты станешь хозяином, ты тоже сможешь так поступать.

— Ну ладно, когда я стану хозяином, я перестану ездить верхом.

— Разве тебе это так не нравится? Не понимаю, как можно достигнуть в каком-то деле успеха и не любить это дело.

— Думаю, все-таки мне нравится верховая езда, — в конце концов уступила Хилари.

— Тогда продолжай ею заниматься, — улыбнулся Том. — Разрешается любить несколько вещей одновременно. Всегда нужно быть всем, чем можешь быть.

— А Скретч здесь? — спросила девочка.

— Он на кухне. Варит самогон и дожидается тебя.

Хилари направилась в дом, но на первой же ступеньке повернулась и посмотрела на Тома:

— Вирбиуса нет в сарае. — Слова девочки не были вопросом.

— Нет, — согласился Том.

— Он умер?

— Да.

— Его время настало?

— Да, настало. Он прожил великолепную жизнь. И принес славу себе и нам. Для лесов он сделал великое дело.

Голубые глаза моей дочери встретились с такими же голубыми глазами моего возлюбленного. Хилари и Том долго смотрели друг на друга. Я подумала, что между ними возникло какое-то молчаливое понимание. Что касается меня, то по моей спине прошел озноб. Мысленно я представила эту картину: ночь, костер, бесконечная тьма вокруг, царственный, сверкающий козел, выведенный на свет огня, и, как завершение всего, — серебряный блеск ножа…"

На секунду я закрыла глаза и глотнула воздух. Я сознавала, что мне необходимо найти способ, чтобы не страдать, не мучиться, принять все это так же естественно, как приняла Хилари. Иначе в один прекрасный день мне опять придется уйти прочь из лесов. Я не могла принять только какую-то часть Тома.

— Хорошо, — подытожила Хилари и вошла в дом. Том посмотрел на меня.

— Ты хочешь поговорить об этом?

— Нет. Не теперь. Я хочу пойти повидать Скретча, и мне бы очень хотелось выпить, если у тебя есть что-нибудь не елизаветинское и не слишком вычурное.

— Есть джин. Даже есть маслины. Пойдем, я сделаю „сильвер булит". Ни один вампир во всей округе не приблизится к тебе после пары порций.

Скретч помешивал в котле нечто, чудесно пахнущее специями и травами. Рядом с ним стояла кружка, над которой вился пар, старик время от времени потягивал из нее. Он сидел на табуретке и, несмотря на жар, идущий от плиты, кутался в большой толстый зимний свитер Тома. Хилари устроилась у него на коленях. В тусклом свете голова Скретча напоминала голый череп, она слегка тряслась, так же как и его старые руки, похожие на осыпанный белой пылью пергамент.

Недоброе предчувствие кольнуло мне сердце. Конечно, это была болезнь. В темном бодром лице можно было прочесть ожидание смерти.

Скретч улыбнулся нам поверх головы девочки.

— Раздобыл себе очень даже приятную поклажу на колени, — просипел он.

— Между прочим, слишком большую, — заметила я, думая о нынешнем весе дочери и старческих ногах Скретча, таких слабых, что ему требовался стул. — Ну-ка, Хил, слезай, Скретч не может готовить, держа тебя на коленях.

— Оставьте как есть, — отозвался старик. — Она как раз там, где мне хочется.

У кухонного стола Мартин Лонгстрит, выглядевший величественно в таком же костюме, как и Том, только несколькими размерами больше, укладывал яблоко в рот поросенка. На поросенке не было щетины, ножа отливала ужасным серовато-розовым цветом, а глаза были зловеще пустыми. На голой голове красовался венок из жимолости. На мою гримасу Мартин рассмеялся: