Королевство на грани нервного срыва

– Ха-ха-ха, – железно рассмеялся Законник. – А женить на себе герцога и тем самым стать герцогиней вам тоже помог Его Высокоблагочестие? А не вы ли имеете особый волшебный камень, который может создавать любые стихи на любом наречии и любым почерком на любой же бумаге? Как называется этот чудесный камень? Ответьте, голубушка.

– Анапестон, – мрачно буркнула я. – Но это не волшебство. Это просто прибор, взятый из другого измерения…

– Не спешите, – сказал Законник. – Теперь у вас будет достаточно времени все-все-все нам рассказать. Обыщите ее, перед тем как отвести в камеру.

Я сразу подумала о спрятанных кинжале и листке со стихотворением Альбино.

– Нет! – закричала я. – Вы что, вот так будете прямо здесь раздевать герцогиню?! Негодяи!

– Полно вам изображать из себя гранд-даму, герцогиня, – насмешливо произнес, любуясь ногтями, Законник. – Никто не собирается вас раздевать, была нужда. А обыщут вас наши милые, везде проникающие малютки.

Он щелкнул пальцами, и я увидела, как по каменному полу ко мне бежит белесая, подпрыгивающая струйка. Платяные вши! Не-ет!

Мое сознание милосердно угасло, пока полчища вшей оккупировали мое тело.

Глава шестая «Проси у жизни ее стерпеть – и сможешь жить и даже петь»

Проводи меня до пристани,
Посади меня в ладью.
Я про горестные истины
Грустным голосом спою.
Те, кого любила, предали,
Кто жалел, спалил дотла.
С этой горькою победою
Я в бессмертие вошла.
У меня в ладонях дырочки,
Чтоб смотреть на белый свет.
Я как будто из пробирочки —
У меня родимых нет.
И засыплет меня листьями
Время, словно дочь свою.
Проводи меня до пристани,
Посади меня в ладью.

Наверное, эта песня звучала здесь уже бесчисленное количество раз – просто я, будучи в глубоком обмороке, не воспринимала ее как песню. Я ощущала ее, как вязаное рваное одеяло, в которое меня укутали, чтобы я смогла хоть немного согреться, я пила ее, как воду – сладковатую и затхлую, но такую желанную! Я ела эту песню с размоченными ржаными сухарями и прогорклой кашей – поначалу меня тошнило, но потом я привыкла к такой скудной, но драгоценной пище. И все время, все время меня сопровождал тихий голосок-шепоток, нежный, успокаивающий, залечивающий…

В тот день, когда я различила в песне слова, я снова родилась для жизни.

Я открыла глаза. Вокруг было мало светлого, да и света тоже недоставало. Я лежала на жестком топчане, укрытая грязно-серой рваной дерюгой; напротив, высоко, почти под потолком, находилось плотно зарешеченное окно.

Я села и огляделась: раз в камере пели, значит, должен быть источник голоса. И источник нашелся: изможденная, худющая старушка моего роста, облысевшая, истончившаяся до невероятия, так что живыми в ней были только тонкие руки. И голос – тихий, непрерывный, как дыхание.

– Кто ты? – шепотом спросила я ее.

Она дернулась, закрыла исхудавшими руками голову, сжалась на своем топчане:

– Нельзя! Нельзя! Здесь вопросы задают они. Они спрашивают. Если молчишь – бьют. Еще молчишь – не дают еды и воды. Еще молчишь – пропускают через тебя молнию.

– Но ты спасла мне жизнь.

– Нет, это просто так вышло.

– Они напустили на меня вшей.

– Вшей больше нет. Ушли. Вши только досматривают, обыскивают и докладывают. Черви страшнее, они могут забраться внутрь и мучить, грызть, причинять боль. Чем больше молчишь, тем больше причиняют боли.

Я всмотрелась в ее лицо и ахнула – у несчастной страдалицы не было глаз! И она была совсем не старушка, лет ей было не больше, чем мне, просто неимоверные страдания превратили ее в столь ужасающее существо.

– За что тебя так? – спросила я.

Она начала раскачиваться из стороны в сторону, обхватив голову руками:

– Я не знаю, не знаю, не знаю, я скажу все, что вам надо, только не пускайте в меня червей, только давайте воду и пищу… Проводи меня до пристани, посади меня в ладью, проводи меня до пристани, посади меня…

Я посмотрела – на грубо сколоченном столе стояли кувшин и кружки. Я налила воды и подала кружку несчастной:

– Попей, и все пройдет, и ты успокоишься. Бедная девочка, как ты намучилась…

Она с жадностью выпила воду и вдруг принялась быстро-быстро ощупывать руками мое лицо. Я увидела, что в ладонях у нее дырочки, много-много.

– Я так вижу, дырочками, – шептала она. – Ты красивая. Сильная, ты еще совсем недавно здесь, из тебя не сосут силы. Волос тоже нет, странно. Платье жесткое, колючее, как у благородных… Кружева, камешки. Я любила кружева и камешки, когда…

– Когда?