Однако клятву, данную ими, не сдержали. Са’уд управлял королевством, можно сказать, единолично. Советовался, и только время от времени, повторимся, исключительно с сыновьями и с лицами из своего ближайшего окружения. Братьев своих, равно как и членов других колен семейно-родового клана Аль Са’уд и вовсе держал на расстоянии вытянутой руки, что не могло не вызывать у них неприязни к нему и даже злобы. Особо раздражало братьев Са’уда то, что их от управления делами в их же королевстве потеснили чужаки, арабы из «чужих земель», состоявшие на службе у короля, тот же Йусуф Йасин, к примеру, или Джамаль-бей Хусайни, не говоря уже об ‘Иде ибн Салиме.
Из членов правящего семейства Аль Са’уд в ближайший круг короля Са’уда, кроме его сыновей, входили только ‘Абд Аллах ибн ‘Абд ар-Рахман и Муса’ид ибн ‘Абд ар-Рахман, братьями его отца, Ибн Са’уда. Родила их женщина из племени
Выслушивать советы, которые были ему не по душе, либо же долго дискутировать, защищая свою точку зрения по тем или иным вопросам, король Са’уд терпеть не мог. Он хотел, чтобы его обожали, и всегда и во всем, чтобы он ни говорил и ни делал, с ним соглашались. Потому-то и советовался он практически исключительно со своими сыновьями, недостаточно поднаторевшими еще в делах житейских и государевых, но повиновавшимися ему беспрекословно, а не с братьями, людьми опытными, но позволявшими себе спорить с ним. Складывалось впечатление, отмечают арабские историки, что король Са’уд создавал новую правящую династию внутри уже существовавшей, и хотел подвинуть от участия в управлении делами в королевстве всех других сыновей Ибн Са’уда, своих братьев, и видеть таковыми исключительно своих сыновей, «носителей его крови», и их потомков.
Помимо всего сказанного выше, рост недовольства представителей других колен в правящем семействе Аль Са’уд тем, как велись дела в государстве Са’удом ибн Абд ‘Абд ал-‘Азизом, подстегивало и крайне тяжелое финансовое положение, в котором оказалось королевство. Характеризовалось оно к весне 1958 г., то есть ко времени возникновения первого в правящем семействе кризиса, наличием крупного государственного долга иностранным банкам, в размере $120 млн., в том числе американским — $92 млн., и многомесячной задолженностью по выплате заработных плат госслужащим и военным. Дефицит государственного бюджета достиг 300 млн. риалов; риал обесценился примерно наполовину (13).
И все это на фоне огромных личных расходов короля и его двора, шедших на оплату возводимых ими все новых и новых дворцов и на приобретение новых автомобилей, число которых и так уже было, мягко говоря, внушительным. Королевская семья, по словам Дж. Филби, являлась тяжелым бременем для страны. Каждый из членов семьи тратил в год не менее 20 тыс. фунтов стерлингов, что в общей сумме составляло пятую часть дохода королевства (14). Только у короля Са’уда насчитывалось 25 дворцов.
Процветало рабство. Покровительствовал работорговле лично король Са’уд, владевший около 10 тыс. рабов. Центрами работорговли выступали Мекка и Эр-Рияд, где имелись невольничьи рынки. Работорговлей, приносившей прибыль, занимались даже многие высокопоставленные чиновники, в том числе управляющий королевским двором и глава муниципалитета Джидды.
С приходом короля Са’уда к власти активизировалась деятельность Лиги охраны веры и нравственности. Специальная полиция Лиги с рвением следила за исполнением правоверными всех предписаний Корана. Когда наступало время совершения намаза, стражи соблюдения мусульманами установленных Кораном правил жизни внимательно наблюдали за тем, чтобы торговля в это время не велась, чтобы магазины на улицах и лавки на рынках закрывались, чтобы люди покидали рынки и отправлялись в мечети. Лиц, не соблюдавших все эти правила, наказывали с пристрастием — устраивали порки в общественных местах, на городских и рыночных площадях. Порка пальмовыми ветвями, писал в своих воспоминаниях Д. ван дер Мейлен, поверенный в делах Нидерландов в Джидде, считалась «самым слабым наказанием». Когда ей подвергали женщин, то на них «надевали мешки». Сохранялась в 1950-х годах в королевстве, рассказывает он, и такая мера наказания, как публичное отсечение (за воровство) одной или обеих рук (15).