Дж. Пелгрэв столкнулся и с тем, и с другим. Принц ‘Абд Аллах, который, со слов Пелгрэва, «люто ненавидел» своего брата, принца Сауда, нуждался в нем (в Пелгрэве): рассчитывал втихаря заполучить от него стрихнин (Пелгрэв выдавал себя за врача). Поэтому вначале попытался купить его: предложил богатый дом и все прочее в придачу. Получив отказ, стал угрожать расправой, обличая Пелгрэва в «злонамерениях» в отношении земель его рода. Все эти наветы Пелгрэв парировал. Притом довольно убедительно, так как хорошо знал Коран и обычаи арабов. Но он понимал, что был в курсе злонамерений ‘Абд Аллаха в отношении брата. А посему, конечно же, представлял для него угрозу. Кроме того, Пелгрэв прилюдно и довольно убедительно опроверг все обвинения ‘Абд Аллаха во время устроенного им специального слушания, и выставил принца в непреглядном свете в глазах его окружения. Понятно, что Пелгрэву не оставалось ничего другого, как срочно покинуть Эр-Рияд. Что он и сделал, воспользовавшись распоряжением эмира Файсала, который счел Эр-Рияд местом для медицинской практики чужеземцев не совсем подходящим, и заявил, что врачеванием Пелгрэву лучше было бы заняться в Эль-Хуфуфе, куда и рекомендовал отправится, и как можно скоро (30).
Надзор за поведением жителей в городах и поселениях Неджда, рассказывает Пелгрэв, осуществляли самые рьяные из
Эр-Рияд, каким его видел Дж. Пелгрэв, предстает в его описании «цитаделью
В Эр-Рияде, как следует из рассказа об этом городе Дж. Пелгрэва, царила атмосфера «абсолютного деспотизма», морально-нравственного, интеллектуального и религиозного. Существовала лучшая в то время в Аравии система сыска. Людям «рвения и усердия», за поведением которых Дж. Пелгрэв наблюдал в Эр-Рияде, «не разрешалось носить оружие», не дозволялось иметь при себе саблю — знак светского и военного (в зависимости от формы оружия) отличия.
У каждого из таких людей, коих в Эр-Рияде, по сведениям, собранным Дж. Пелгрэвом, насчитывалось в ту пору 22 человека, имелась в руках длинная трость. Она-то и являлась «эмблемой-знаком их официального положения», а также служила орудием для наказания провинившихся горожан. Расхаживали они по улицам днем и ночью. Неожиданно входили в дома, дабы «удостовериться, все ли в них в порядке», все ли делается так, как предписывают их законы. Виновного наказывали тотчас же, кем бы он ни был, — ударами палок. Горожанин, поднимавший руку на «ревнителя веры», «человека рвения, рубившего сучья и корни неверия», подвергался смертной казни.
Каждый из этих людей имел право на личную аудиенцию у эмира: «по понедельникам и четвергам, в час восхода солнца». «Ревнители веры» пользовались при дворе эмира авторитетом и влиянием. «Ни один вопрос о мире или войне, союзе или трактате [договоре или соглашении] не обходился без их участия» (32).