Королевы Нью-Йорка

– О чем ты там задумалась? – спрашивает Джиа. – Ты как будто отлетела куда-то.

– Ни о чем, – говорю я, а потом, вспомнив свое так и не отправленное письмо, взволнованные сообщения от девчонок, замолкаю. – Вообще-то о Беа.

Джиа понимающе улыбается.

– Она тоже умела повеселиться, да ведь?

Да. По крайней мере, мне так кажется. С той вечеринки у Бетани я вновь и вновь заглядываю в инстаграм[46] Беа. Раньше я открывала его раз в неделю, но теперь ловлю себя на том, что всматриваюсь в застывшее лицо сестры несколько раз в день. Изучаю топ в цветочек на завязках, которого не видела среди ее вещей. Приближаю фото, где Haejinloveslife непринужденно обнимает ее за талию. И то, где после ночного загула голова Би покоится на коленях у Carl_Kisses. В мозгу вспыхивает воспоминание о нашем последнем разговоре. То, каким едким стал ее тон, как глаза превратились в щелочки. Да ты ни черта не понимаешь. Чего я не понимаю, Беа? Что ты скрывала?

Эверет чем-то гремит и поднимается на ноги. Ее немного покачивает, но она, сжимая в руке бутылку с водой, все же выпрямляется. Берет телефон с импровизированной подставки в виде флакона со средством для умывания.

– Я скучаю по Беа, – заявляет Эверет – это ее первая связная фраза за весь вечер.

Спотыкаясь, она выходит из ванной и плетется к своей комнате в общаге. Мы смотрим, как она открывает дверь и падает в кровать. Постель шуршит – Эверет переворачивается на спину.

Теперь я слышу только дыхание Джиа. Ночные шорохи. Место, где должна быть Беа, город, из которого она бежала. Она повеселилась будь здоров, но мне бы хотелось, чтобы ей досталось больше веселья. Я бы отдала все свои награды и стипендии, лишь бы соскребать ее с пола день за днем, пока мы обе не превратимся в морщинистых тетушек в пластиковых козырьках.

– Беа, – сквозь сон печально вздыхает Эверет.

– Да, – шепчу я. – Я тоже по ней скучаю.

16 Джиа

В последний день июня Чайнатаун переполняется людьми. К ларьку с бао с уткой и тележке мистера Жанга тянутся длиннющие очереди, которые сливаются друг с другом. Мейн-стрит кишит студентами, которые разъезжаются по домам на время летних каникул, туристами, что делают заказы на неуверенном английском, и местными жителями с авоськами, набитыми замороженными дамплингами. Над городом поднимается марево, исходящее из вентиляционных шахт, и покрывает кожу влажной пленкой конденсата.

Маму с папой все это не смущает. Они загоняют внутрь клиентов, как свиней на скотобойню, заталкивают их за столики с диванами и наспех расставленные раскладные столы, втиснутые между огромными вентиляторами и кухней.

Я все еще зеваю после бессонной ночи, проведенной за видеозвонком с беспомощной Эверет. Когда я тихонько спускаюсь в кухню, чтобы взбодрить себя кофе и яичной тарталеткой[47], папа вручает мне стопку меню и показывает на семью с тремя орущими детьми.

– Отнеси им меню, – приказывает он.

– Но мне надо обратно. Я присматриваю за Сиси и бабулей, – возражаю я, а голова идет кругом, потому что в ресторан заходит еще одна компания из пяти человек.

Папы уже нет рядом – он пробирается к кухне сквозь столпотворение.

– Десять минут. – Он бросает на меня взгляд. – Чтобы твой ресторан был успешен.

Я не упускаю ни слова. Твой ресторан. Не его, не мамин.

Меня хватает за локоть Дженис, одна из десятка официанток, которых принудили здесь работать родственники: ее дядя – повар у нас на кухне.

– Твой папа сегодня в режиме босса, – хихикает она.

Я стону.

– По шкале от одного до пяти? Где пять – просто кошмар.

– Сто. А еще ведь даже не полдень.

Дженис огибает лоток с шумаи[48], а я, прижав меню к толстовке, направляюсь к орущим детям. У их родителей обреченный вид. Отец залипает в телефон.

– Добро пожаловать в ресторан дамплингов «У Ли», – говорю я с профессиональной доброжелательностью официантки, раздаю меню и притворяюсь, будто стекла вовсе не вибрируют от крика детишек.

Отец не отрывает взгляда от экрана, его жена принимается изучать меню. Кто-то в подсобке ругается по-кантонски, и до меня доносится перепалка на повышенных тонах, за которой следует пронзительный вопль. Я понимаю, что это мама, еще до того, как замечаю мелькание ее блузки за кухонной занавеской.

– Простите, – бросаю я и пробираюсь между блюдами с димсамами и чайниками, из которых плещет чай.

Добравшись до занавески, я оттягиваю ее и заглядываю в кухню. Мама расхаживает туда-сюда перед толпой официантов. Лиззи, старший повар в смене, манит меня внутрь: зайди, чтобы клиенты не видели. Не успеваю я спросить, что тут происходит, как она оказывается рядом и жарко шепчет мне на ухо:

– Сломалась.

– Что сломалось?

А потом сама все вижу: папа лежит на полу под промышленной пароваркой для димсамов и тычет палочкой ей в дно. В кухне висит облако кисловатого пара. Официанты и повара сгрудились вокруг папы.

Я качаю головой.

– Не понимаю, – говорю я. – Она же только что работала. У нас там столько еды на очереди. Куча народу в зале. Как она могла взять и сломаться?