Королевы Нью-Йорка

Поэтому я хочу все выяснить. Все-превсе. Завтра утром я вылетаю в Южную Корею. А именно в Пусан. Жить буду у имо. Мы обо всем договорились. Я знаю, что это самое безумное, что вы слышали в своей жизни, и знаю, что родители меня заживо сожрут, но просто поверьте в меня. Это то, что я должна сделать.

Я вас очень люблю, девчонки, и, честно говоря, мне дико страшно вот так вот честно все писать. Возможно, не прямо сейчас, но однажды вы обязательно поймете, зачем мне все это. Напишу вам, когда приземлюсь.

Целую,

Ариэль

20 Джиа

В терапевтическом отделении Нью-Йоркского Пресвитерианского госпиталя все стерильное и бежевое, но вид отсюда открывается красивый. Сквозь небольшую рощицу можно различить рядок аккуратных таунхаусов – редкость для Квинс. Если бы жители тех домишек могли выглянуть в окна и посмотреть, что происходит на десятом этаже госпиталя, они бы увидели мирно спящую старушку. Но не увидели бы орущих на меня маму с папой.

Вчера вечером они слишком переживали за бабулю и не стали поднимать крик. Все мы ужасно устали, и сил хватало лишь на то, чтобы смотреть на бабулину хрупкую фигурку в больничной койке, закутанную в колючие одеяла и вязаный плед, который я захватила из дома. За те двадцать минут, на протяжении которых я смотрела салюты вместе с Акилом, бабуля решила разогреть в микроволновке остатки тофу. Ковыляя из гостиной в кухню, она поскользнулась на плитке, упала и ушибла таз. К счастью, она ничего не сломала. Но ей все равно нужны обезболивающие, и несколько недель придется провести в стационаре. Когда бабуля не спит, медсестры закармливают ее яблочным пюре, пока она не осоловеет. Папа вполголоса совещается по телефону со страховой, и я краем уха слышу, как мама говорит Лиззи, что мы не сможем никого нанять обратно еще неделю точно. И виновата в этом я.

– Это ты виновата. – Мама вторит моим мыслям, возвышаясь надо мной, съежившейся в больничном кресле.

– Знаю, – говорю я, – прости.

Но маме плевать на мои извинения.

– Дела и так обстоят неважно, – продолжает она, – а ты все усугубила. Мы доверяли тебе. А ты сбежала, не предупредив ни звонком, ни сообщением. Я думала, ты уже повзрослела. Стала юной леди. Но ты все еще дитя. Подвергла опасности бабушку и…

– Ну ладно тебе, – перебивает маму папа и кладет ладонь ей на поясницу, – она же не специально.

Мама смотрит на мужа так, будто знать его не знает. Темные круги у нее под глазами словно углубляются до самых щек.

– Это ведь твоя мать, – говорит она папе, – и Джиа несла за нее ответственность.

– Все мы несем за нее ответственность. Вся семья.

Отец садится на корточки, и мы оказываемся лицом к лицу, как будто мне снова восемь лет и он учит меня пользоваться ножом для чистки фруктов. Рубашка у папы измята – свидетельство того, что он много часов не переодевался и просидел без движения. Ночью мы с мамой по очереди спали в сдвинутых креслах, а папа не отходил от бабушки – смотрел, как ее грудь в больничной сорочке поднимается и опадает с каждым вздохом.

– Ты поступила нехорошо, – тихо говорит папа, – но это просто несчастный случай. Бабуля на тебя не сердится. Она тебя любит.

Мама презрительно фыркает.

– Конечно любит. Как и все мы. Но речь не об этом.

– Такое могло произойти когда угодно, – не соглашается папа. – У нас нет возможности ни на секунду не спускать с бабули глаз.

Бабулины веки подрагивают, словно ей снится кошмар. Мама не обращает внимания на папино замечание и скрещивает руки на груди.

– Ну так поведай нам, – говорит она, – где же ты была прошлым вечером?

Я ждала этого вопроса с того момента, когда отъехала от «Сити-филд», прочь от поцелуя, фейерверков и бабочек, тщетно старающихся повернуть время вспять. Я мысленно просчитала все возможные исходы этого разговора и пришла к выводу: правда будет хуже. Наврать родителям с три короба – единственный приемлемый вариант, который к тому же позволит мне обойтись без упоминания Акила. Как бы сильно он мне ни нравился – а он мне нравится, очень! – при воспоминаниях о его добром недоумевающем взгляде, его звонках, на которые я так и не ответила, скрипе колес велосипеда, на котором я от него умчала, хочется провалиться в черную бездну, что разверзлась у меня внутри. Я даже не прикасаюсь к телефону, хоть и знаю, что́ увижу: не меньше чем полдюжины сообщений от него с вопросами, на которые у меня нет ответов.

– Мира Мехта позвонила, – бурчу я. – Попросила помочь с нашим летним проектом.

– Мехта? Ты про тех Мехта, что в ресторан к нам ходят?