Королевы Нью-Йорка

Мне хочется спросить: если у сестры были такие далеко идущие планы, если она собиралась запустить свою линию украшений, то почему не рассказала мне? Почему не объявляла о заключенных сделках с гордостью, как это делали мои родители всякий раз, когда я выигрывала какую-нибудь дурацкую награду? Я звонила ей каждую неделю. Смотрела на ее нечеткое смеющееся лицо в окошке видеочата.

Но потом я вспоминаю все то, о чем никогда не спрашивала. Все разговоры, которые не воспринимала всерьез, потому что считала их пьяным бахвальством. Я не думала, что моя сестра на что-то способна. Я не верила в нее.

Я упираюсь рукой в стену домика в переулке. Беа наверное считала, что если ей удастся выстроить бизнес, открыть свою точку в Нижнем Ист-Сайде, заманить туда родителей и впечатлить их количеством покупателей и объемом выручки, то у ее младшей сестры появится повод для гордости. Я добьюсь успеха.

– Где сейчас прототипы? – спрашиваю я. – Можно мне их увидеть?

Кто-то берет меня под руку. Это Карл.

– Да. Они у меня дома. Хочешь, съездим ко мне и посмотрим?

У него ласковый голос. Понятно, что они подготовились к этому моменту. Я кошусь на Карла в его сливочной дизайнерской футболке и очках-авиаторах, поднятых на лоб. Хаджин закусила губу. Они нервничают. Хотят меня умаслить. Хотят умаслить Беа.

Найди меня.

– Хорошо, – отвечаю я, – да, хочу.

И мы гуськом, как школьники, выходим из переулка. Пастельно-розовые дома кажутся больше. Мы храним молчание – слышны только стук ножей мясника и мешанина двух языков – корейского и английского. Беа полюбились эти звуки? Обомлела ли она при виде пастельных домиков? Навернулись ли у нее слезы рядом с муралами?

Мы возвращаемся на остановку микроавтобуса. Хаджин устало вздыхает. Карл разминает плечи. Такое чувство, словно мы побывали под заклятием Беа, провалились в ее личный маленький мирок. И теперь очутились на свободе.

– Что ж, – говорит Карл и снова берет меня под руку, – из меня вышел довольно классный гид, согласись?

Хаджин стряхивает с груди крошки оладий.

– Гениальный. Да, Ариэль?

Микроавтобус подъезжает к остановке. Дверцы распахиваются. Хаджин и Карл поднимаются внутрь. До меня доходит, что́ они сделали. Их откровения никак не отрицают их вины. Но передо мной возникает образ сестры – ее планы, ее бескрайнее, оборвавшееся будущее. Я захожу в автобус вслед за ее друзьями.

– Да, – говорю я, – гениальный.

27 Джиа

Поход в Ботанический сад Квинс – наша первая семейная вылазка за очень долгое время. Папа сменил дежурную улыбку ресторатора и строгие брюки на бейсболку с логотипом «Нью-Йорк Янкис»[59] и свободную футболку. Мама опускает пониже соломенный козырек, чтобы защитить лицо от солнца, и пускается вдогонку за Сиси. А я шагаю рядом с бабулей, только что вышедшей из стационара; она идет по брусчатке мелкими шажками, но шажками уверенными. Нам нужен выходной, заявил вчера папа, когда мы ехали из больницы домой. Выходных у нас не было с Рождества. Я сижу на заднем сиденье и жду, что мама сейчас начнет ругать его по-кантонски, закричит, что ни при каких обстоятельствах мы не можем оставить ресторан без присмотра – особенно когда мы только что снова взяли на работу всех уволенных и пароварка еще такая новая, что можно увидеть в металлических стенках собственное отражение. Но мама просто устало склонила голову к окну пассажирского места и пробормотала, что согласна. Даже Сиси ничего не сказала, только в пятнадцатый раз подряд промурлыкала навязчивую песенку из любимого мультика. Отсутствие бурной реакции оказалось самым полновесным «да», какое только можно было вообразить. Поэтому папа отменил все сегодняшние дела, назначил Лиззи старшей в ресторане и, когда утро немного разгулялось, отвез нас всех в ботсад.

И вот Сиси бежит по тропинке между цветочными клумбами, вдоль зарослей сирени, цветущей по периметру сада. Папа ловит ее, забрасывает себе на плечо, и она неудержимо хохочет.

– Моя обезьянка, – говорит он. Папа не называл ее так с тех пор, как она была карапузом.

Когда мне было шесть лет – до того как родилась Сиси, умер дедуля и заболела бабуля, – мы все время ходили в ботсад. Бизнес тогда процветал – деньги сыпались на нас как конфетти, их было так много, что пришлось завести вторую кассу. Прохладными весенними днями мы играли в «классики» на Вишневой аллее, изредка останавливаясь поглазеть, как с неба падают розовые и белые лепестки. Бабуля всегда брала с собой шерстяной свитер и упаковывала меня в него, даже если на улице было почти двадцать градусов тепла, а от напрыгавшейся меня едва ли не шел пар. После прогулки в ботсаду дедуля с бабулей приводили меня обратно в ресторан пообедать, и дедуля сбегал покурить на заднем крыльце с кем-нибудь из поваров, а бабуля прихлебывала бульон от лапши и ворчала, что знает о его ночных вылазках и что вся их одежда пропахла сигаретами.