Королевы Нью-Йорка

Всю эту неделю я провела с друзьями Беа. Мы побывали в торговом квартале Нампо и поели кебабов. Прошли пешком от дома имо до самого Хэундэгу. Я сказала, что не смогу ходить с ними по клубам и барам, потому что я еще несовершеннолетняя, но удивительным образом их это ничуть не покоробило. Вместо вечеринок мы гуляли по городу и отдавались ритмам музыки. Иногда мне становилось так весело, что я забывала, чем провинились Хаджин и Карл. Забывала, что существуют такие места, как Сан-Франциско, Бристон и дом.

Эверет и Джиа считают, что мне пора узнать правду о гибели Беа. Но каждый раз, когда я хочу завести об этом речь, перед глазами встает тонущая сестра. Ее украшения. Браслеты из ракушек. Ожерелья из голубого стекла. Карл передал их мне на хранение. Я знаю, что хочу узнать. Но не могу подобрать слов.

Карл делает такие большие щенячьи глаза, что те, кажется, сейчас уползут за пределы лба.

– Если ты это споешь, – говорит он, – я дам тебе десять тысяч вон.

– Ты и так должен мне десять тысяч вон за этот номер, – сообщаю я ему.

– Ладно, я добавлю десять тысяч вон сверху.

Я качаю головой.

– У меня ужасный корейский.

Начинает играть синтезатор, музыка стремительно ускоряется. На экране мигает обратный отсчет.

– Упс, – произносит Хаджин.

Я рычу и беру микрофон. Карл хлопает в ладоши, а Хаджин начинает танцевать так, будто она в клубе. Интересно, думаю я, ходила ли с ними сюда Беа? Дома мы в караоке даже не заглядывали. Я даже не знаю, какие песни она любила. Кей-поп, как Хаджин? Или предпочитала что-то более слащавое и американское вроде «Не прекращай верить» или «Милая Кэролайн»[63]?

Я не понимаю половины слов в песне Со Чан-хи «Слезы», но все равно кричу их во всю глотку. Пою я чудовищно. Эверет сказала бы, что у меня нет опоры в дыхании. Завтра, наверное, голос сядет. Если бы меня услышали корейцы, то подвергли бы публичному осуждению. Но Карл обнимает меня за плечи, а Хаджин кружится по комнате. Дойдя до высоких нот, я вытягиваю их как могу, и ребята заходятся аплодисментами. Впервые за много месяцев я чувствую на лице улыбку. Кожа вокруг рта растянута и зудит. Я готова пробыть в этой комнатушке вечность.

Как только песня заканчивается, у меня в сумке звонит телефон. Я возвращаю микрофон Карлу.

– Я на минутку, – говорю я, – а ты давай приготовь десять тысяч вон к моему возвращению.

Карл невинно хлопает ресницами.

– Запиши на мой счет, дорогуша.

Я выбираюсь из номера в вестибюль караоке-бара. Заведение все еще набито пусанскими студентками в теннисных юбках и кожаных куртках. Дверь распахивается, и лицо овевает свежим ночным воздухом. Я выхожу на улицу. Даже снаружи до меня доносится приглушенный веселый галдеж. Я отвечаю на звонок, не посмотрев на имя звонящего.

– Алло?

– Ариэль. – Голос уммы звучит сурово, но спокойно. Фаза крика, которая длилась всю прошлую неделю, видимо, закончилась.

– О, привет, умма, – говорю я. – В Нью-Йорке же совсем рано.

Мама игнорирует мое замечание. На заднем плане покашливает аппа, будто хочет предупредить меня, что он тоже рядом, но разговор будет вести мама.

– Нам с аппой надо поговорить с тобой, – говорит умма.

Я представляю, как они сидят в столовой: телефон на громкой связи, идеальные осанки, стопки бумаг с планами по всему столу, у каждой заголовок «Как спасти Ариэль от бесчестья». Если прервать звонок, они все равно перезвонят, только еще сильнее рассердятся. Поэтому я делаю глубокий вдох.

– Ладно, – соглашаюсь я, – о чем?

Из динамика раздается шуршание бумаг. Видимо, я была права.

– Я позвонила в Бристон, и они сказали, что ты можешь приступить к учебе двадцать шестого августа, как и планировалось. Но тебе нужно будет еще раз пройти вводный курс по естественным наукам, поскольку подготовительные курсы ты бросила. – Умма делает паузу, чтобы я успела испытать прилив чувства вины. – И если ты не будешь справляться, тебе нужно будет взять репетитора. Внучка тетушки Мими уже передала мне контакты нескольких – ну, знаешь, тех, кто закончил Бристон, а потом Гарвардскую медицинскую школу. Может, ты и выпустилась на год раньше срока, Ари-я, но ты не знаешь всего на свете.

Я начинаю понимать, что чувствовала Беа, хочется сказать мне. Но тогда умма просто начнет кричать. Поэтому я киваю.

– Угу.

Это не согласие, но и не возражение. Но маме этого достаточно.

– Мы не можем заставить тебя приехать домой, – признает она, – если ты не вернешься в Квинс к первому августа, мы с аппой будем вынуждены использовать свои отпускные и прилететь за тобой. И затащить тебя в самолет силой, если понадобится, Ари-я.

Все равно что сказать: о, мы совершенно точно вас не арестуем. Просто наденем на вас наручники, засунем в полицейскую машину и отвезем в «обезьянник». Родители хоть на определенную дату согласились. Поначалу умма настаивала, чтобы я немедленно прилетела домой. Сейчас же, командовала она во время каждого нашего разговора, сейчас же сядь на ближайший рейс. Но мы обе знали, что я никуда не полечу. Нужно собрать вещи. Имо должна отвезти меня в аэропорт. Океан должен меня оплакать.